Романтика нуждается, прежде всего, в инструментах разрушения, преображения или игнорирования реальной действительности. Заметим, что революция или иное потрясение действительности также разрушает будничность, позволяет хотя бы ненадолго выйти за ее пределы, с этой точки зрения революция всегда празднична и всегда романтична. Андрей Белый считал, что романтика есть некий культурно-психологический симптом надвигающейся революции: "Революция до революции, до войны еще издали внятно кивает без слов: ее взгляд без единого слова - романтика"134).
С этой точки зрения возможная роль фантастики в создании романтического настроения очевидна. Фантастика строит иной мир не тот, что есть в реальности. Фантастика деформирует реальность. Следовательно, любое фантастическое произведение позволяет - мысленно, в воображении - уйти из повседневной реальности в ту реальность, которая, в отличие от "миров" нефантастической литературы - исходной реальности заведомо и демонстративно нетождественна.
То, что фантастика представляет собой заведомое отклонение от действительности в интересующем нас отношении, - очень важное обстоятельство, поскольку и романтике также часто приписывают искажение реальности, причем это искажение часто считают едва ли не сущностным свойством этого явления. Любопытен в этой связи следующий пассаж Альбера Камю: "Несколько лет тому назад от девушек требовалось чтобы они, вопреки всякой действительности, были "романтическими". Под этим подразумевалось, что эти идеальные создания не должны иметь никакого понятия о реальной жизни. Словом, всегда считалось, что романтический идеал отделен от жизни, которую он приукрашивает в той же мере, в какой и искажает" 135).
Вообще, если отследить словоупотребление, почему некоторые образы, сюжеты и, в особенности, теоретические концепции иногда называют романтичными или романтическими, то можно увидеть, что данный эпитет применительно к теории обычно означает следующее. С одной стороны, у романтической концепции явно имеются проблемы с истинностью. Романтическая концепция явно грешит против критериев истинности, которые уважает критик-оценщик. Она что-то оставляет вне поля зрения, какие-то факты не принимает во внимание. Поэтому в оценке теории как романтической всегда содержится оттенок негативности - как ненаучной или не вполне адекватной. С другой стороны, эта теория содержит в себе сильный момент эстетизма и апелляции к ценностям - хотя бы, как минимум, тоже чисто эстетическим. Когда говорят "романтическая теория", то имеют в виду, что она красивая, но не истинная. Но интересно, что в категории "романтическая теория" эстетизм и неистинность сплелись воедино. Романтической эстетике должна быть свойственна некоторая экспрессия, возбуждающая в читателе энтузиазм, вдохновение или что-то подобное. Это вдохновение компенсирует методологические недостатки теории или, может быть, отвлекает от них, заставляет быть выше их. Но, с другой стороны, сам эстетизм может быть результатом некоторого эпистемиологического сдвига. Эстетический эффект достигается за счет бессознательного блокирования некоторых видов поступающей информации. Отвлечение от каких-то важных аспектов реальности, от сложности проблемы - то, в чем обвиняет всякую "романтическую" теорию методологическая критика. Фактически такое отвлечение выполняет функцию художественного приема. То есть, затемняя одни стороны действительности и подчеркивая другие, романтик достигает воодушевляющего эффекта, - например, уподобляет жизнь идеальным, в частности романным, литературным образцам.
И романтика, и фантастика могут пониматься как деформации действительности. Фантастика может смоделировать мир, который будет отличаться от повседневного и, в частности, который будет соответствовать канонам романтичности.
Разумеется, для производства романтики мало просто разрушить или отодвинуть в сторону ту реальность, которая воспринимается как рутинная. Для нее нужна достойная, - а именно возвышающая, т. е. привлекательная и помогающая чувству собственного достоинства альтернатива. Но фантастическое можно превратить в удобный инструмент для любой тенденциозной перестройки действительности.
По сути дела, романтикой может оказаться любой предмет или событие, если он будет сопровождаться нашими восторженными - и "возвышенными" эмоциями. Именно отсюда вытекает такое обилие словосочетаний, связанных со словом романтика: романтика боя, романтика странствий, романтика дали и т. д. И странствие, и сражение могут сопровождаться возвышенным восторгом, если уход в бой или в странствие воспринимается нами как переход в некий иной, неповседневный, более интересный и значительный мир. В этой связи большой интерес представляет, кажется, единственный случай обращения к понятию "романтика" в психологической литературе. Б. И. Дидонов в монографии "Эмоция как ценность" определяет романтику как "стремление ко всему необычному и таинственному", а затем приводит довольно длинный список разновидностей романтики, включающий в себя такие примеры, как "романтика дали" и "ожидание чего-то хорошего"136). Если проанализировать весь собранный Дидоновым "набор", то можно обнаружить, что романтика есть отношение человека к некоему внешнему объекту - окружающему миру или его части, при этом "романтический объект" должен обладать одним из четырех свойств. "Романтический объект" - это:
что-то необычное или необыкновенное;
что-то таинственное или неизведанное;
что-то хорошее и светлое;
что-то значительное и полное смысла.
Таким образом, "романтика" стоит на четырех столпах - Чуде, Тайне, Счастье и Значимости. Сразу бросается в глаза то обстоятельство, что первые два члена этой четверки - и таинственное, и чудесное - имеют самое непосредственное отношение к фантастике. Чудесное, необычное - собственно говоря, то же самое, что и фантастическое. Фантастика - это изображение необыкновенного. Поэтому "романтичными" всегда можно назвать мечты о том, чтобы существовать рядом с тем, что изображают фантасты. Что касается Тайны, то, как мы показали выше в главе "Волшебство и техника", понятие таинственного является конститутивным для таких важных концептов, как "волшебство" и "магия". Волшебное - это "таинственное чудесное", в то время как в НФ мы чаще имеем дело с "объясняемым чудесным" (часто - с довольно нудно объясняемым)
Приведенное выше четвероякое объяснение романтики позволяет ставить вопрос о том, что же является романтическим по преимуществу, предельно романтическим. Максимальная степень романтичности должна быть чем-то предельно чудесным, предельно таинственным, несущим счастья и исполненным предельной важности. Очевидно, что под такое определение попадает Бог, или, говоря шире, Главный объект религии - поскольку, как нам кажется, Нирвана буддизма, хотя и не является Богом, но обладает всеми вышеперечисленными качествами. Но христианский Бог нам известен лучше, и мы знаем что он:
1) необычен, внемирен, является источником всех возможных чудес;
2) предельно таинственен, непознаваем, "пути Господни неисповедимы";
3) сулит всем верным блаженство и немыслимое счастье, с Богом связан Рай как архетип всего "хорошего и светлого";
4) необычайно важен - вообще, только то, что связано с Богом, может быть хоть сколько-то важно, остальное - суета.
Религия есть систематизированная форма предельной, абсолютной романтики, - а учитывая тот факт, что религия в основном говорит о внеопытных вещах, то она является одновременно фантастикой, доведенной до логических пределов (равно как и наоборот - романтика есть неполная религия, частичная эксплуатация религиозных чувств). Однако тот род литературы и искусства, который обычно именуют фантастическим, не может говорить о божественных вещах всерьез. Бог и дьявол часто становятся героями фантастики, но, как правило, в ироническом или сатирическом ключе. Иными словами - фантастика изображает миры и предметы, хотя и романтичные, но романтичные не до конца, не полностью. Фантастика связана со средними степенями романтичности. Когда градус романтики достигает максимума, фантастика становится религией.
Третий пункт нашей четвероякой формулы - Счастье - проявляется в фантастической литературе сравнительно эпизодически, хотя, как мы показали в главке "Золотой век", эта тема также является для феномена фантастики весьма важной. Но с точки зрения литературно-издательского или кинематографического бизнеса пугать гораздо выгоднее, чем обещать парадиз. В количественном отношении утопии не могут соперничать с антиутопиями.