Есть еще одно очень интересное обстоятельство. В романе Дивова приведено мнение о деятельности Агентства социальной безопасности, принадлежащее неким комментаторам из далекого будущего, в котором эпоха Агентства - уже лишь история. И социологи будущего - отнюдь не сочувствуя массовому террору - видят в АСБ не заговор верхов, но именно орудие всенародного гнева. "Фактически выбраковка задействовала старый мотив "русского бунта, бессмысленного и беспощадного", используя естественную тягу незрелой личности к разрешению вопросов силовым путем. Людям официально РАЗРЕШИЛИ взбунтоваться "за все хорошее и против всего плохого" (с упорным вдалбливанием в головы позиции "за"). И они взбунтовались, с чисто русским масштабированием уничтожив каждого пятнадцатого из НАС"216).
Придуманные Дивовым комментаторы здесь как бы продолжают мысль вполне реального автора, культуролога Л. Гозмана, в свое время написавшего: "Правда, для того, чтобы жизнь на территории России превратилась в ад, совсем не обязательно разбивать все взрослое население на две армии. Достаточно того, чтобы граждане, разуверившись во всем и убедившись в слабости государства, принялись сами устанавливать справедливость перераспределять собственников, наказывать взяточников и воров и т.д. Собственно, это и есть бунт" 217). Итак, в придуманном Дивовым фантастическом будущем, "верхи", видя эту реальную и удостоверенную ученым мечту о "бунте против зла", воплотили ее, причем мечта масс о бунте, воплощенная верхами, оказалась просто системой репрессий. То есть психологически и идея террора, и массовая поддержка ему возникает из "бунта", который, в свою очередь, возникает из разлитого в обществе рессентимента, из негодования, складывающегося из множества индивидуальных "негодований", вспыхивающих регулярно и повсеместно. Представляется значительной догадка, что сопровождающая русскую историю мечта о бунте была, прежде всего, мечтой о терроре - недаром, в старину, чтобы утихомирить бунт, непопулярных в народе бояр сбрасывали с крыльца на расправу толпе. Нечаев назвал свою революционно-террористическую организацию "Народной расправой", а Салтыков-Щедрин называл контрреволюционный террор "народной Немезидой".
Если в постперестроечной России доминирующим общественным настроением стало чувство омерзения, обиды и ограбленности, то нет ничего удивительного, что нация негодует, и из этого негодования легко вырастают идеи террора, а камертонами этого негодования служат такие писатели, как Дивов. О придуманном Дивовым АСБ можно сказать тоже, что Камю в свое время сказал о приходе фашизма к власти в Германии: "Никакие рассуждения не способны вернуть веру людям, которые отчаялись во всем; это могут сделать только страсти, в данном случае - те, что лежали в основе их отчаяния, то есть горечь, унижение и ненависть"218).
Дед-снайпер в фильме Говорухина фактически кастрировал одного из насильников выстрелом из ружья, были в фильме и другие пикантные сцены. Говорухин, конечно, вставил их в фильм не случайно. Они дали половину успеха фильма у домохозяек, пенсионеров, да и у многих других зрителей. Но почему они были необходимы - возможно, сам режиссер не мог точно сформулировать. Дело было не в обычной скабрезности. Говорухин безошибочно сделал так, чтобы зритель, наблюдая беспощадную месть, вместе со стариком-стрелком мстил бы всем подонкам, которые встречались ему в жизни, мстил за все свои обиды, сладостным чувством отмщения растравляя все незажившие душевные раны.
Когда охватывает негодование на "этих подонков", тогда жгучее желание мести уже не позволяет удовлетвориться просто тюрьмой для них или даже просто "гуманным" расстрелом, нет - хочется зубами и когтями рвать их плоть, пить их кровь, ломать им кости, наносить им самые больные и самые стыдные раны. Божество мести питается кровью. В мифологии древних греков эта жажда кровавой мести воплотилась в образе фурий - богинь мщения, бичами и змеями преследующих убийц, не дающих им покоя, доводящих своими преследованиями до безумия.
Кажется, что боль и стыд врага залечат нанесенные обиды. Потому в фильме Говорухина член подонка терзают осколки бутылки, а зад его обливают бензином и поджигают. Когда в кантате Пабло Неруды "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты" (по ней в СССР сначала был поставлен мюзикл, а затем фильм) подонки-американцы насилуют, а затем убивают невесту у "хорошего" чилийца, последний произносит сакраментальное: "Станьте мои руки лапами орла, для слепой науки - разрывать тела!" От него месть тоже требовала терзать и разрывать.
Говоря о романе Дивова "Выбраковка", Ольга Славникова пишет: "В романе, куда ни глянь, автор уже поместил для читателя кусочек сыру. И хотя читатель понимает, что перед ним система мышеловок, все равно с готовностью идет в роман - просто потому, что в качестве сыру ему предложена справедливость" 219). Но справедливость - весьма коварная моральная категория, можно сказать, что это моральный феномен с двойным дном, у него есть своя темная сторона. Жажда мести обнажает все самое темное, самое фрейдистское, самое негуманное и не имеющее право на существование, что есть в человеческом благородстве и в идее справедливости. О перверсивно-сексуальном характере этой жажды догадывался еще Цицерон, который называл гнев "похотью мщения". Из книги петербургского философа Бориса Маркова "Храм и рынок": "Чистая справедливость оказывается безмерной и безместной, ибо отсутствует возможность ее определения. Она используется как основание права или моральной оценки, но сама не имеет основания. Она относится к разряду высших ценностей, но не применима в конкретных случаях. Неудивительно, что она оказывается либо совершено бессильной и принадлежит к идиллически-идиотическому царству любви князя Мышкина, либо напротив, слишком жестокой и репрессивной, так как для своего исторического исполнения вынуждена прибегать к силе. В последнем случае чистое ничто превращается в такое нечто, которое становится тираническим. Революционный трибунал и террор, разного рода чистки (этнические, религиозные, классовые) - все это подается как выражение чистой справедливости, и это настораживает. "Бессильная" справедливость оказывается слишком грозной. Даже если речь идет о любви и дружбе, вере и святости, то и здесь возникают свои перверсии: справедливость нередко приводит к зависти, обидам и мести. Отвратительное чувство Resentiment обращает все доброе в злое. Абстрактная справедливость не безоружна, хотя и выглядит совершенно бессильной; она разрушает сердца и души людей. Дискурс справедливости в форме критики и морального обличения подобен взрыву атомной бомбы, уничтожающей все живое" 220).
Человеку всегда есть за что справедливо отомстить. Когда катастрофа уничтожает город вместе со всеми жителями, то для той части населения этого города, которые при жизни были негодяями, эту катастрофу надо считать справедливым возмездием. Этот ход мысли отчасти объясняет народную любовь к Сталину и другим террористическим диктаторам. Поскольку всякому есть за что отомстить, то Сталин своими массовыми репрессиями шел навстречу самым подсознательным чаяниям масс. Не стоит забывать, что очень многие жертвы сталинских репрессий были обусловлены доносами со стороны соседей, друзей и коллег. Уничтожая тех, на кого доносят, государство удовлетворяло базовые потребности многих своих граждан - потребность в уничтожении ближнего. Карательная политика - весьма нужный подсознанию вид услуг. Не стоит забывать, что и гонения на ранних христиан, по мнению многих историков, инициированы, прежде всего, доносами властям - да и самого Христа распяли по настоятельным требованиям народных масс.
Великий каратель есть, собственно, просто последний оставшийся в живых, когда все отомстили всем за все. К сожалению, жизненная логика требует, чтобы хотя бы последний из мстителей выжил - хотя в идеале высшая справедливость предполагает всеобщую гибель (что хорошо понимал Ницше, противопоставлявший волю к жизни справедливости и морали). Эта идеальная ситуация смоделирована в "Десяти негритятах" Агаты Кристи. В этой саге о торжестве справедливости судья сначала уничтожает девять человек - всех в чем-то виноватых. А затем говорит: "Настоящий судья - тот, что может судить себя" - и кончает с собой. На острове не остается ни души, а значит справедливость торжествует, фурии отдыхают и всеобщее чувство мести удовлетворено. Заратустра у Ницше требовал найти ему "любовь, которая несет в себе не только наказания, но и вину", и "справедливость, которая оправдывает всех, кроме судей". Роль Сталина, который всех вокруг загоняет в лагеря присваивает себе чаемую всеми функцию мстителя "всем за всех", а сам остается в истории заклейменным в качестве великого злодея, вполне удовлетворяет этим максималистским ницшевским требованиям.