Впрочем, надо принять во внимание, что в большинстве случаев когда воображение придумывает "страшную месть", эта месть не реализуется, и воображающий это знает. Как верно отмечает Сартр, "мысленно ожесточается на своего врага и заставляет его испытывать всяческие моральные и физические муки тот, кто остается беспомощным, когда реально находится лицом к лицу с ним" 221). Именно потому, что в конечном итоге мститель уверен, что отомстить реально он не сможет, он не накладывает на свою фантазию никаких ограничений - в частности тех, что вытекают из соображений гуманизма или законности. В этом секрет успехов фильмов и романов о мести - которые, с одной стороны, реализуют те планы, об исполнении которых все мечтают, а с другой стороны, реализуют их в пространстве искусства, т. е. нереальном пространстве, и, таким образом, в конечном итоге не выходят за пределы сферы ирреального, где терпима даже избыточная жестокость и где даже незлые люди вполне соглашаются с жуткими видами казни.
По учению классика социологии Дюркгейма, исторически само уголовное право возникло из чувства возмущения и желания отомстить, появлявшихся у членов некоего древнего племени при виде нарушения их традиций и запретов. Когда право перестает действовать, месть и негодования выступают в своем чистом виде. Беда лишь в том, что у обычных людей негодование слишком быстро утихает. Именно на это обращает внимание Сенека в своем трактате "О гневе", когда ему приходится полемизировать с мнением, что чувство гнева необходимо для наказаний преступников. Правосудие, по Сенеке, в гневе не нуждается хотя бы потому, что гнев ненадежен и кажется разрушительным лишь в начале. "Тот самый гнев, - пишет Сенека, - который весь так и горел кровожадностью, изобретая мысленно неслыханные виды казни, к тому времени, как надо казнить, глядишь - уже утих и смягчился" 222). Шиллер в "Разбойниках" написал о гневе: этот волк слишком быстро насыщается. Учитывая сказанное Сартром, можно добавить, что гнев утихает не только потому, что проходит время, но и потому, что в некой точке мститель должен перейти из сферы чистой фантазии в сферу реальности, а это может привести к резкому пересмотру собственных желаний. Террор начинается тогда, когда негодование и желание отомстить передается от нестойкой психики индивидуума силам формальным и надличным. Так начался "красный террор" в 1918 году - сначала было покушение на Ленина, затем были демонстрации возмущенных, и, допустим даже, искренних в своем возмущении трудящихся с требованием красного террора, затем государство исполнило народный гнев и продолжало террор десятилетиями (затем тот же сценарий был повторен с убийством Кирова). Террор - это когда надличные силы начинают имитировать человеческий гнев и превращают его в систему. Но террор у Дивова - это сам человеческий гнев, воплощенный в образах. Здесь стоит вспомнить, что древнейшей функцией фантастики, по В. Рыбакову, является воплощение коллективных желаний.
Колонизатор Толкиен
В конце XX - начале XXI веков в российской фантастике появилась целая серия романов, использующих образы и персонажи произведений Дж. Толкиена. При этом во многих из них отрицательные персонажи Толкиена оказываются положительными - или, во всяком случае, не безусловно "плохими". Ирина Шрейнер считает, что вообще в фантастике идет процесс реабилитации драконов, ведьм и прочей нечисти, и этот процесс является составной частью начавшегося в XX веке глобального перехода к политике толерантности и диалога223). К этому надо добавить, что над писателями вообще, и фантастами в особенности, тяготеет императив поиска оригинальности. Если дракон обычно представляется злым - значит, будет оригинально и коммерчески выгодно объявить его добрым. Однако даже если это и так, то все же имеются специфические причины, которые побуждают писателей реабилитировать отрицательных персонажей именно у Толкиена. Отчасти эти причины были озвучены фантастом Ником Перумовым, сказавшим, что, по его мнению, отношение к оркам у Толкиена жестоко и несправедливо: Толкиен, по сути, призывает не сопротивляться им как агрессорам, а вообще уничтожать, как воплощение зла 221).
Все дело в том, что сказки обычно не рассчитаны на то, чтобы их серьезно анализировали с социологической точки зрения. Между тем, такой анализ приводит к довольно странным выводам.
В базовых произведениях толкиеновского мифа - "Сильмарильоне" и "Властелине колец" - можно обратить внимание на деталь, возможно, упущенную самим автором. С одной стороны, силы света представляют собой, безусловно, более доблестных воинов, чем орки и другие "темные", а, следовательно, по закону жанра "светлые" неизменно должны встречаться с численно превосходящим их противником. Темных должно быть в бою гораздо больше, хотя бы для того, чтобы дать светлым продемонстрировать свою доблесть, которая выражается в числе убитых. Эта литературная необходимость приводит к тому, что в почти любом из прошедших в Средиземье сражений численное преимущество было на стороне орков. Одновременно из "Сильмарильона" можно понять что среди населяющих Средиземье народов царит принцип "всеобщей мобилизации", и когда мужчины уходят на войну, то в домах остаются только женщины и дети. Итак, в войнах Средиземья участвует все мужское население, и, несмотря на это, темные гораздо многочисленнее светлых. Получается, что орки и прочая нечисть составляют большинство населения Средиземья, которое, однако, обречено писателем и его "положительными" персонажами на истребление. Чем же виноваты орки? По своим манерам они грубые и жестокие, как латиноамериканские бандиты, в то время как эльфы и прочие "белые" держат себя с холодным достоинством настоящих джентльменов. Внешний облик и соотношение численностей противоборствующих сторон заставляет заподозрить, что в Средиземье идет гражданская война, темная и невежественная народная масса борется с немногочисленными, но хорошо владеющими мечом аристократами. Этот совершенно не соответствующий содержанию эпопеи вывод, тем не менее, не является случайным, поскольку Толкиен придумал Средиземье не просто как населенное разными народами пространство, но и как замкнутую космическую систему, в которой всякой нации принадлежит своя теургическая и моральная функция, - а такое распределение функций свойственно скорее разным сословиям и кастам внутри одной нации. Смешной вопрос - какие отрицательные черты должны приписывать выпускники Оксфорда и Кембриджа отрицательным персонажам? Разумеется - несоответствие образу истинного джентльмена.
Но если все таки принять во внимание, что эльфы и орки составляют разные народы, то войны Средиземья приобретают скорее колониальный характер - немногочисленные джентльмены истребляют злобных дикарей тысячами и не испытывают при этом ничего, кроме радости. Воинское превосходство светлых витязей над дикарями вполне укладывается в ситуацию колониальных войн - равно как войн рыцарской конницы против взбунтовавшихся крестьянских масс.
Грубость и жестокость орков служат в книге Толкиена как бы доказательством того, что они злодеи. Позиция более чем удобная для колонизаторов: дикари виновны в своей дикости, колониальные войны оказываются, таким образом, чуть ли не актом возмездия. Как верно отмечали Хоркхаймер и Адорно, "первобытные формы поведения, на которые наложила табу цивилизация, будучи трансформированными в деструктивные под стигмой зверства, продолжали вести подспудное существование" 225), и поэтому не делающий никаких скидок на отсталость морализм не различает дикарей заморских стран от простонародья собственной страны; и те и другие нарушители табу, нарушение табу роднит их с метафизическим злом.