Перед нами единственные на сегодняшний день документальные (письменное и устное) высказывания самого Бахтина, фигурирующие, подобно свидетельским показаниям, в деле об авторстве «спорных текстов». Можно ли им доверять? Ведь легко сослаться, что и делали ранее (в отношении, например, автобиографии ученого), на неискренность Бахтина, его стремление утаить правду по каким-то соображениям. В таком случае уместен вопрос: кому мы должны доверять более, нежели самому Бахтину, в этом деликатном деле? При всем уважении к людям, знавшим Бахтина, при всей благодарности за их стремление «запротоколировать» разговоры с ученым, думается, что не следовало бы слишком категорично склонять общественное мнение в пользу бахтинского авторства, раз этого не сделал сам Бахтин – ни в далеких 20-х, ни в близких к нам 70-х гг. Деликатность нужна и в отношении людей, ушедших от нас «по ту сторону социального».
На основании данных бахтинских заявлений можно сделать следующий вывод. Бахтин не отрицал своего «участия» в «создании» некоторых работ Волошинова и Медведева, которое выразилось в «творческом контакте», в выработке «общей концепции» (вероятно, исходящей прежде всего от Бахтина), но не распространялось на форму реализации «общих» идей, то есть сами тексты. Этому выводу не противоречит и заявление Бахтина о том, что Волошинов был его «учеником» (М.М. Бахтин – В.В. Кожинову. 16 ноября 1964 г.)[63]. Обладая в невельско-витебский период большей подготовкой в философии, литературоведении, языкознании, Бахтин, несомненно, питал своего друга – в то время юриста по образованию – соответствующими познаниями. Но позже мог начаться обратный процесс: Волошинов стал посредником между новой университетской наукой и Бахтиным. В ленинградский период жизни он скорее всего занял достаточно самостоятельную научную позицию, что могло приводить даже к принципиальным разногласиям с Бахтиным по вопросам методологии (отношение к марксизму, фрейдизму, марризму и т.д.)[64]. Во всяком случае ученик должен был оказаться достойным учителя…
Нам уже приходилось касаться проблемы авторства отдельных «спорных текстов». В данном случае мы не ставим перед собой этой цели. Отчасти потому, что можно привести немало доводов в пользу авторства как Волошинова, так и Бахтина (или их соавторства). Так, в статье «По ту сторону социального» обращают на себя внимание не свойственный философу Бахтину озорной эпиграф, коррелирующий с финальным аккордом работы, ссылка на учебник (или хрестоматию) по «истмату» (с. 60). Книга о фрейдизме написана с малоприсущей Бахтину установкой на широкого читателя, энергичностью, прямолинейностью развертывания повествования, с общим марксистским уклоном. В работе «Марксизм и философия языка» ощущается разнородность текста, нестыковка отдельных его частей, отсутствие единого «образа автора»; создается впечатление об искусственности композиции книги, ее аритмичности. Статьи, опубликованные в журнале «Литературная учеба», наиболее далеки от бахтинского канона; приметы советской идеологии, действительности в них уже органичны (постоянные ссылки на классовую сущность языка, на труды Н.Я. Марра, соответствующий «иллюстративный ряд» и др.); экскурсы в область общего языкознания здесь уже лишены примеси «философии языка», часто встречаются аналогии с музыкальными понятиями, хорошо знакомыми Волошинову. То же волошиновское начало заметно и в статье «О границах поэтики и лингвистики»: иронический эпиграф (и концовка), марксизм, марризм, недооценка индоевропеистики, ссылки Волошинова на свои работы, в том числе по теории музыки, корреляция, а иногда затяжная полемика с Медведевым, идеологический ригоризм, аналогии с музыкой и др.
В то же время в большинстве указанных работ чувствуется бахтинская диалектика слова, почерк Философа. Есть и такая интригующая деталь: почти все интересующие нас труды содержат однотипную формулировку:
«Теперь остается только подвести итоги…» (с. 79),
«Остается подвести итоги» (с. 196, 216, 385),
«Теперь мы можем подвести некоторые итоги» (В II).
Встречается она в слегка измененном виде и в книге «Формальный метод в литературоведении» (Медведев П.Н. Введение в социологическую поэтику. СПб.: Аста-пресс ltd. 1994.) и в «Современном витализме»[65], и в «Проблемах творчества Достоевского» (Л., 1929. С. 242). Что это – случайность, «шаблон речи» (как говорил Волошинов) или своеобразный штамп Мастера, его «фирменный знак»?.. Полагаем, что об авторстве «спорных текстов» будет высказано еще немало соображений, в том числе чисто текстологического характера.
64
Так, в 1926 г. Волошинов уже не принимает участия в теологических дискуссиях своих друзей, о чем свидетельствует письмо Л.В. Пумпянского к М.И. Кагану (См.: