По мысли Ю.С. Степанова, акцентирующего внимание на семантико-семиотическом плане данного трактата, философия имени А.Ф. Лосева охватывает все «главные семантические назначения имени – от именования вещи, через сигнификацию „эйдоса“, „идеи“ и „логоса“ (понятия), вплоть до слова как формы символа и мифа» [Степанов 1998: 225].
Если научный план пребывает в книге как снимаемый в рамках чисто философского движения мысли, то третий компонент цельного знания – мистико-религиозный – присутствует в тексте в форме невидимого основания развиваемой здесь концепции имени. К идее существования такого плана можно приступить, задаваясь вопросом о том, какие же жизненно-мифологические планы стоят за диалектически развиваемой идеей о наличии именной структуры в вещи и выведении имени из сущности (вещи), проистекающей из позиции имяславия в широком его понимании и представления мира как имени.
Диалектика как «цельное и конкретное знание», в вúдении А.Ф. Лосева, есть «очень тонкое и глубокое знание», и она «требует такого же цельного, конкретного, глубокого и тонкого опыта» [Лосев 1995: 230]. Можно ожидать поэтому, что и за диалектическими построениями «Философии имени» также стоит некий глубокий жизненный опыт, помимо опыта непосредственно воспринимаемой естественной лингвистической активности, к которой постоянно апеллирует автор. Ведь диалектика, по его мнению, «требует абсолютного эмпиризма» и «стало быть, откровения» [Лосев 2016: 49].
Этот самый глубинный пласт является ключом к пониманию идейного замысла книги, да и всего творчества А.Ф. Лосева в целом. Экспликация религиозного плана текста требует особой реконструкции, которая пока еще в полном объеме не была осуществлена. Но отдельные шаги в этой области уже были сделаны. Такая экспликация опирается на два типа оснований. Во-первых, на интерпретацию самого текста (прямые и косвенные свидетельства). И, во-вторых, на высказывания по поводу данной книги самого Лосева как в самой книге, так и в его работах и беседах, в которых идет речь о смысле некоторых фрагментов из диалектической модели реальности в его «Философии имени».
Своеобразным интерпретационным ключом к «Философии имени» в плане введения в ее глубинную проблематику парадоксальным образом служит заключительная цитата из предисловия к этой книге, взятая автором из книги Ф. Ницше «Так говорил Заратустра», задающая религиозную тональность текста. В особенности значимы начальные строки «Горé имейте сердца ваши, братья мои, выше, выше» [Там же: 51 ]. В русском переводе начала XX в. эти строки звучали иначе: «Поднимайте сердца ваши, мои братья, высоко, как можно выше» [Ницше 1900]. В современном издании: «Возносите сердца ваши… выше! все выше!» [Ницше 1990: 213]. Важно отметить, что А.Ф. Лосев предпочитает включить в свой перевод слово «горé», принятое в богослужебных православных книгах. Цитируемые им слова Ницше почти дословно совпадают с возгласом православного священника во время Божественной литургии: «Горé имеем сердца», что значит «да будем о горнем помышлять, а не о земном» [ВБЛ 1992: 85], и «обратим сердца к небу». Ключевое слово «горé» служит своеобразным знаком-ориентиром для читателя о подлинном религиозном предмете рассмотрения в книге. И об избранном аспекте вúдения лингвистической реальности, предполагающем восхождение к универсальному вúдению в отвлечении от ее пространственно-временных и прочих характеристик.
Но наиболее значима в плане введения в глубинную проблематику «Философии имени» завершающая книгу безымянная цитата на греческом языке неназванного сочинения неназванного автора, приводимая в трактате без перевода на русский язык. Это фрагмент гимна, авторство которого приписывают Проклу (античность) или же св. Григорию Богослову (христианство). По замечанию В.П. Троицкого, если этот текст «со своеобразно двойственным (в книге так и не указанным) названием» приписывать язычнику Проклу, то тогда гимн следует называть «К богу». Если же текст приписывать св. Григорию Богослову, тогда в этом случае название должно быть «К Богу» [Троицкий 2007: 376].
В переводе А.А. Тахо-Годи этот фрагмент гимна звучит так [Лосев 1990в: 222]:
В переводе С.Л. Франка, приводимом в его сочинении «Непостижимое», этот фрагмент гимна звучит иначе [Франк 1990: 451]: