в) Символизм есть апофатизм и апофатизм есть символизм… Только символизм спасает явления от субъективистического иллюзионизма и от слепого обожествления материи, утверждая, тем не менее, его онтологическую реальность, и только апофатизм спасает являющуюся сущность от агностического негативизма и от рационалистически-метафизического дуализма, утверждая, тем не менее, его универсальную значимость и не сводимую ни на что реальную стихию (128).
2) Закономерности взаимоотношения сущности и явления. Чем менее проявлено неявляемое, тем более понятно и просто то, что явилось; чем более проявлено неявляемое, тем сильнее оно постигается и переживается, но тем загадочней и таинственней то, что явилось (123). Вся жизнь насквозь диалектика, и в то же время она – именно жизнь, а не диалектика, она – неисчерпаемая, темная глубина непроявленных оформлений, а не строжайше выведенная абстрактно-логическая формула (50).
1. Определение. С символом мы входим в сферу вообще языковых явлений, понимая под языком вообще всякую осмысленную выраженность, т.е. не только артикуляцию языком, но и жесты, мимику и проч., и проч., – все внешнее, что может быть так или иначе знаком внутреннего (150). С понятием предметного символа мы переходим в сферу подлинно языковых явлений, понимаемых уже не субъективно, не психологически, не исторически и вообще не фактически, но именно чисто предметно-выразительно (114). Язык есть предметное обстояние бытия, и обстояние – смысловое, точнее – выразительное, и еще точнее – символическое (114). Всякая энергия сущности есть, стало быть, язык, на котором говорит сущность с окружающей ее средой. Всякий символ – есть языковое явление (114); мы видим тут, как языковая стихия несводима ни на логическую, ни на диалектическую, ни на физико-физиолого-психологическую; тут имеется в виду язык в самом широком смысле этого слова, и отнюдь не та очень узкая и условная сфера, которая эмпирически дана как совокупность звуков, полученных в результате артикуляции языком у человека (114). Тут станет ясным, почему именно язык – орудие общения между людьми (195).
2. «Языки». Перевести на язык эйдетического логоса (156); универсальное противостояние сущего и меона, «иного», или, выражаясь более грубым и более обычным и менее ясным языком, сущего и материи (78). «Смотря на эйдос» (выражаясь платоновским языком) (136); перевести эту аналогию на язык интересующей нас области (214).
3. Пласты и слои предметно-языковой стихии. Предметно-языковая стихия (195). В глубине общей языковой стихии мы отчетливо различаем основные пласты, которые ею охватываются, содержатся и заново определяются. Так, мы отличили от чисто языковых явлений, связанных со стихией выражения, чисто логический пласт, давший нам категории понятия, суждения, умозаключения и т.д., – далее, чисто эйдетический, давший категории сущего, различия, тождества и т.д., – художественный, где те же самые категории дали бы метафору, эпитет и т.д., – риторический, стилистический и гилетический (или логика меона) (195). Получается воплощенность в языке уже не цельных эйдосов, не отдельных отвлеченных его моментов, отдельных отвлеченных категорий. Это есть не что иное, как грамматический строй языка (151); грамматический строй языка – есть логос эйдоса, данного как символ (151). Риторический строй языка есть логос или эйдос (тут можно эти сферы взять сразу) эйдоса, данного как интеллигенция (151); риторический и грамматический строй языка (211).
4. Изучение языка. «Факты языка» (182); «физиология» и «психология» языка (182); психологическое изучение языка обязано рассматривать язык как длительный, сплошно-текучий и непостоянный, своенравный процесс (190); то, что лингвисты называют «фонетикой», имеет весьма отдаленное отношение к языку и с успехом могло бы быть вышвырнуто из языкознания, а т.н. «морфология» получает свое значение для осознания языка только в связи с синтаксисом (211). Теории языка и имени вообще не повезло в России. Современное русское языкознание влачит жалкое существование в цепях допотопного психологизма и сенсуализма (39). Если почитать наши курсы языкознания, то окажется, что все насквозь в языке «субъективно» и что нет в языке ничего, что имело бы значение само по себе, без субъекта. Вместо этого наивного и нерасчлененного взгляда феноменология и диалектика дает анализ, продумывающий каждую мелочь проблемы (191).