Что же позволяет назвать «Философию имени» итоговым документом этого многообразного духовного процесса? Прежде всего надо отметить, что книга представляет собой вполне конкретное исследование определенного материала, т.е. она эмпирична и «позитивна». Ведь речь в ней идет о слове и о способах его «поведения» в различных гносеологических ситуациях. Это делает «Философию имени» не только философской, но и научной в строгом смысле слова работой. Однако эмпиричность в ней соединена с активным использованием феноменологического метода (в его лосевском варианте). Наконец, этот сплав опыта и умозрения одухотворяется соотнесением проблемы имени с религиозно-философскими антиномиями начала XX в. А.Ф. Лосев самим выбранным путем исследования уже подсказывает читателю характер синтеза, который только предстоит осуществить.
Решительный поворот в подходе к проблеме «язык – мышление» мы замечаем в первой же части работы («До-предметная структура имени»). Слово понимается автором как вершина природной эволюции, завершение одного типа развития и начало другого. Как и всякое начало, оно погранично и, следовательно, имеет характер и специфической плоти, и потенциального духа. Лосев дает следующую формулу природы слова: тайна слова в том, что
«оно – орудие общения с предметами и арена интимной и сознательной встречи с их внутренней жизнью» (с. 49)[1].
Таким образом, Лосев отъединяется и от традиции отождествления слова с мыслью, и от традиции превращения слова в безразличный носитель мысли. Слово оказывается в результате феноменологического рассмотрения его природы и формой, и материей будущего рождения мысли, не заслоняя тем не менее внешнюю действительность предметов.
Лосев с большим аналитическим мастерством показывает, что знаковый характер слова в логико-гносеологическом смысле вторичен по отношению к символическому характеру. Способность слова быть символом есть своего рода энтелехия, заставляющая слово все шире вбирать в себя внешний материал и порождать из него смысл.
«Только символизм спасает явления от субъективистического иллюзионизма и от слепого обожествления материи, утверждая тем не менее его онтологическую реальность, и только апофатизм спасает являющуюся сущность от агностического негативизма и от рационалистически-метафизического дуализма, утверждая тем не менее его универсальную значимость и несводимую ни на что реальную стихию» (с. 114).
В этом утверждении Лосев подчеркивает неразрывность символизма (закономерной являемости вещи) и апофатизма (принципиальной сокрытости ее сути), которые, будучи оторванными друг от друга, дают соответственно агностицизм и позитивизм. Слово как раз и является той удивительной частью нашего материализованного сознания, которая апофатична и символична по самой своей природе. Парадокс символа в том, что апофатический характер проявления в нем сущности обусловливает все большую символичность рождающегося образа по мере проявления сущности.
«Чем менее проявлено неявляемое, тем более понятно… то, что явилось; чем более проявлено неявляемое, тем сильнее оно постигается и переживается, но тем загадочнее и таинственнее то, что явилось» (с. 108 – 109).
А.Ф. Лосев детальнейшим образом прослеживает эволюцию изначальных потенций слова от эйдоса (т.е. конкретного идеального смысла) через растворение эйдоса в инобытии и его обратного становления благодаря логосу к символу и его полному самосознанию, т.е. интеллигенции. Символически осуществленная интеллигенция есть миф, символически осуществленный миф есть личность. Осуществленный в личности синтез тела и смысла есть имя, или абсолютное живое существо. Каждый из этих этапов проанализирован Лосевым с педантичностью естествоиспытателя и описан с энтузиазмом поэта – сочетание более чем редкое. Лосев неоднократно указывает на родственные его теории концепции Прокла и Гегеля, Шеллинга и романтиков, Потебни, Кассирера, Гуссерля. Но он выделяет и определяющую особенность своей концепции: применение диалектики, вобравшей в себя достижения классической и новейшей философии, к предмету, который не был ранее систематически проанализирован с помощью диалектического метода, т.е. к живой культурно-исторической реальности, данной в языке и мысли.