Надо сказать, что Виктор Пелевин это прекрасно понимает, потому что тут же насмехается над постмодернистским солипсизмом, создавая образ жука-навозника, толкающего перед собой священный навозный шар — Йа, то есть Я. «Все, что я вижу вокруг, — поясняет жук-навозник своему сыну, — это на самом деле Йа. И цель жизни — толкать его вперед. Понимаешь? Когда смотришь по сторонам, просто видишь Йа изнутри». Сын недоумевает: «Если ничего, кроме навоза, нет, то кто же тогда я? Я-то ведь не из навоза». Но отец утверждает, что весь мир — это навозное Йа, которое «есть у всех насекомых. Собственно говоря, насекомые и есть их Йа». Таким образом, между сияющей голубой точкой, к которой стремится падающий в колодец познания мотылек Митя, и священным шаром жука-навозника нет никакой разницы — это одно и то же Йа, одно и то же Я.
По существу, в романе Виктора Пелевина «Жизнь насекомых» происходит всего лишь одно действие, напоминающее выразительный жест благороднейшего старика Никифора, выплескивающего «всю комедию» в лохань. А поскольку антропоинсектические герои то и дело бессмысленно погибают, раздавленные тяжелой подошвой, распятые на клейкой ленте, прихлопнутые нежной лапкой мухи Наташи («насекомые убивают друг друга, часто даже не догадываясь об этом»), то не остается сомнения, что речь здесь идет о незабвенном «стакане, полном мухоедства», воспетом еще капитаном Лебядкиным.
Смерть как единственно возможный выход из этого кошмарного состояния ставит последнюю точку в философии фатального, обреченного антропоинсектизма, свидетельствуя о бессмысленности подобного тварного существования. И поэтому не случайно на страницах пелевинского романа появляется имя древнеримского стоика Марка Аврелия, некогда сформулировавшего проблему присутствия здесь нетварного, божественного начала: «Уйти от людей не страшно, если есть боги, потому что во зло они тебя не ввергнут. Если же их нет или у них заботы нет о человеческих делах, то что мне и жить в мире, где нет божества, где промысла нет?» Эта стоическая формула коррелируется как с проповедью св. Иоанна Дамаскина («если нет воскресения, то нет и Бога»), так и с известным постулатом Достоевского («если Бога нет, то все позволено»).
Виктор Пелевин разрешает проблему соотношения тварного и нетварного начала, отказываясь от постмодернистского солипсизма, уничтожая мучительную раздвоенность Я. В темную бездну небытия падает священный навозный шар Йа, в темную бездну небытия падает двойник светящегося мотылька. Роман заканчивается схваткой мотылька Мити со своим собственным трупом Димой, а точнее — битвой плоти и духа (в соответствии с другой формулой Марка Аврелия: «Ты — душа, на себе труп таскающая»). Дух побеждает плоть, нетварное начало торжествует над тварным, и обретший гармонию мотылек становится Дмитрием, уходящим вдаль, в безмятежное солнечное лето, оставляя на дороге бело-лиловую чешуйку от крыла, как ангел, плавно сходящий в сияющую точку, в божественный огонек.
* * * * *
Сегодня философия капитана Лебядкина становится универсальным научным мировоззрением. Она получает название сравнительной этологии, изучающей поведение животных. Ее основоположник — выдающийся австрийский ученый, лауреат Нобелевской премии Конрад Лоренц — применяет выводы этологии к самому беспощадному животному в мире: «Таков двуликий Янус — человек. Единственное существо, способное с воодушевлением посвящать себя высшим целям, нуждается для этого в психофизиологической организации, звериные особенности которой несут в себе опасность, что оно будет убивать своих собратьев в убеждении, будто так надо для достижения тех самых высших целей». Бывший офицер вермахта, прошедший вторую мировую войну и сталинские концлагеря, Конрад Лоренц на собственном горьком опыте убеждается в жестокости природных законов существования человека, присущих любому общественному устройству. Тем ценнее его окончательный вывод, сделанный в результате длительных научных исследований: «Сегодня условия жизни человечества категорически требуют появления такого тормозящего механизма, который запрещал бы проявления агрессии не только по отношению к нашим личным друзьям, но и по отношению ко всем людям вообще. Из этого вытекает само собой разумеющееся, словно у самой Природы заимствованное требование — любить всех братьев-людей, вне зависимости от личности». Помнится, к этому призывал и Тот, Кто явился на нашу грешную землю две тысячи лет назад.