Выбрать главу
Сановный блюститель Духовного здравия, Ты, рабства, бесправия, Гонений ревнитель, Кощей православия!

Христианская диалектика Достоевского заключается в том, что, отрицая социальный дарвинизм как учение, она также отрицает отрицательное отношение к его адептам, ибо в противном случае это означает действительное согласие с отрицаемым учением. Впоследствии Николай Бердяев справедливо обнаружит сходство между Победоносцевым и Лениным: оба не верят в человека, презирают его и видят «спасение лишь в том, чтобы держать человека в ежовых рукавицах». В этом смысле Владимир Ленин есть духовный продолжатель победоносного дела Никифора, и Достоевский прозорливо выписывает в образе «благороднейшего старика» будущего вождя русской революции (знаменательно, что Ленин носил подпольную кличку «Старик»).

Антропоинсектическая идея непосредственно сочетается с идеей замкнутого пространства: таракан неизбежно попадает в стакан. Стакан, как замкнутое пространство, имеет свою философию устроения. Отказ от божественного означает отказ от бесконечного: мир представляется как банька с паутиной в углу, как стакан, полный мухоедства. В конце концов, и взгляд Франческо Альгаротти на Петербург как на «окно в Европу» предполагает, что Россия есть какое-то огражденное, заколоченное пространство или, выражаясь языком Победоносцева, «ледяная пустыня, по которой бродит лихой человек».

Творец эволюционной теории Чарльз Дарвин признается, что непосредственным толчком к ее созданию явилось мальтузианство. Английский священник Томас Роберт Мальтус в трактате «Опыт о законе народонаселения» (1798) излагает свою концепцию народонаселения — непропорционального роста количества человеческих существ (в геометрической прогрессии) и количества средств его существования (в арифметической прогрессии). «Полон очень наш стакан», — по-мальтузиански ропщут мухи Лебядкина, когда в стакан попадает таракан — этакий «лишний рот». Там, в стакане, согласно эволюционной теории, идет яростная борьба за существование, которую отставной капитан иронически называет «мухоедством». Подобная борьба разворачивается в любом замкнутом пространстве, где неотвратимо наступает разделение на «своего» и «чужого», «друга» и «врага». Капитан Лебядкин в пьесе «Таракан» впервые дает художественное изложение той идеи, которую позднее французский философ Анри Бергсон сформулирует как идею закрытого общества: «Закрытое общество — это такое общество, члены которого тесно связаны между собой, равнодушны к остальным людям, всегда готовы к нападению или обороне — словом, обязаны находиться в боевой готовности. Таково человеческое общество, когда оно выходит из рук природы. Человек создан для него, как муравей для муравейника».

Это закрытое общество или, по определению Лебядкина, «вся комедия» в мгновение ока распадается и прекращает борьбу, когда железной рукою природы «выплескивается в лохань» — в небытие. Смерть представляется единственно возможным выходом из кошмарного состояния, полного мухоедства, и отставной капитан проповедует ее безропотное приятие.

Таким образом, философия капитана Лебядкина есть философия фатального, обреченного антропоинсектизма, в которой осуществляется экзистенциальное осмысление социального дарвинизма — гуманитарной экзегезы эволюционной теории. Однако нетварное начало привносит в философию капитана Лебядкина последнюю слабую антиномию, которая то вспыхивает бледным огоньком поэтического творчества, то разражается бурным потоком протестного словоизлияния.

II

Философия капитана Лебядкина оказывает непосредственное влияние на мировоззрение представителей «Объединения реального искусства» («Обэриу»), которые отражают и развивают его философскую проблематику. Среди них выделяется поэт Николай Заболоцкий, однажды ответивший на обвинение в лебядкинщине: «Я тоже думал об этом. Но то, что я пишу, не пародия, это мое зрение».

Это «зрение» Заболоцкого выкристаллизовывается в годы торжества материализма и атеизма в России, когда кумирами интеллигенции становятся Дарвин, Энгельс, Тимирязев и другие мыслители натурфилософского направления. Однако поэт по-настоящему боготворит только Иоганна Вольфганга Гете. «Божественный Гете, — признается он, — матовым куполом скрывает от меня небо, и я не вижу через него Бога». Он не только не видит Бога, но стесняется Его как ребенок, а настоящий мир кажется ему большим и серьезным, когда там отсутствует Бог. «Обычно, — замечает Николай Бердяев, — атеистическое сознание приходит к мирообожествлению». Это и случается с Заболоцким: его страстная религиозная душа не может не одухотворить мир, не может не одухотворить природу.