В истории античной общественной мысли можно с уверенностью зафиксировать, пожалуй, единственный случай, когда идеи философской школы, стихийно вобравшей в себя протест свободной угнетенной бедноты и даже рабов, получили сравнительно широкое распространение. Факт, сам по себе не вызывающий удивления, если иметь в виду плюрализм философских концепций, вдохновленных идеологией рабовладельцев и входивших в систему их мировоззрения. Этой единственной школой был кинизм[17]*. Основателями и первыми приверженцами новой философии были выходцы из неполноправных, социально ущемленных слоев и угнетенных классов (незаконнорожденные-нофы, чужестранцы-метэки, вольноотпущенники, изгнанники, рабы, женщины). Чтобы убедиться в справедливости сказанного, достаточно ознакомиться с биографиями Антисфена, Диогена, Монима, Биона, Мениппа и др. Встречались среди них и люди, решительно порвавшие со своим классом и ушедшие «в народ» (Кратет, Гиппархия, Метрокл, Керкид и др.). Но как ни важен факт социальной нринадлежности, гораздо показательнее и доказательнее содержание этой бунтарской философии, в которой бурлили презрение и ненависть к существующим порядкам, к рабовладельческой ортодоксии и прославлялась непритязательная и честная жизнь бедняков. «…Мы должны брать за основу не лица и не группы, а именно анализ классового содержания общественных течений и идейно-политическое исследование их главных, существенных принципов», — указывал Ленин[18]*.
Нигилизм, воинствующий индивидуализм попираемой личности, требующей свободы и автономии, и антиобщественный, т. е. направленный против рабовладельческого государства, пафос киников — один из первых симптомов распада полисов, девальвации всей господствующей коллективистской полисной идеологии, основанной на солидарности, круговой поруке эксплуататоров и кризиса классической рабовладельческой цивилизации. Возникнув на рубеже двух эпох — в конце V и в начале IV в. до н. э. — киническая философия впитала в себя и отразила противоречия полисной морали, девальвацию традиционных идеалов и ценностей, утрату веры в незыблемость и разумность старого, привычного мира, в свободы, гордо и самонадеянно прокламируемые афинской демократией. В кинизме, как лучи света в линзе, прихотливо сконцентрировалось то, что думали свободные ремесленники и безземельные крестьяне, неполноправные метэки и нофы, трудящиеся и люмпен-пролетарии, близкие к народу интеллигенты, вольноотпущенные и рабы, которые в эпоху кризиса рабовладения, как было замечено[19]*, были не так уж далеки друг от друга. В этой философии слышались даже отголоски протеста и чаяний бесправных аттических женщин. Ее социальная база росла по мере прогрессирующего разорения среднего и мелкого свободного собственника и труженика, основы полисной устойчивости. В силу исторической ограниченности и пестроты социального состава учение киников страдало рядом кричащих противоречий, а на протяжении своей многовековой истории оно трансформировалось и меняло свой характер, становясь то более ригористичным, то более мягким и снисходительным к слабостям людей («гедонизирующий кинизм»), что в последнем случае было связано с усталостью масс и бесперспективностью их борьбы.
В глазах близоруких современников и не менее ограниченных потомков киническое движение компрометировали шарлатаны и обманщики, в своекорыстных целях использовавшие его внешние приметы. Подобное «попутничество» вообще характерно для философии упадка. Вспоминаются слова Ленина, сказанные по иному, но типологически сходному поводу: «Ни одно глубокое и могучее народное движение в истории не обходилось без грязной пены, — без присасывающихся к неопытным новаторам авантюристов и жуликов, хвастунов и горлопанов…»[20]* Эти выразительные эпитеты как нельзя метче клеймят и лжекиников, подобных тем, кого так ядовито высмеивал Лукиан.
Непреходящее значение кинизма заключается в том, что на протяжении своего тысячелетнего существования в главной своей тенденции он представлял крайне левое воинствующее плебейско-демократическое и материалистическое крыло в античной философии. Даже старая буржуазная наука не могла не отметить демократизм киников, и мы можем найти в ней определение кинизма как «философии греческого пролетариата» (Гёттлинг)[21]*, верное по сути, если скорректировать некоторую терминологическую вольность. Действенно-практический, активноотрицающий характер кинической философии на определенных этапах связывал ее в большей степени с восстаниями и революционными движениями рабов и бедноты, чем с демократической фрондой. В этом ценность кинизма для нас и здесь же коренится причина его многолетней фальсификации почти всей буржуазной наукой, сводящей к нулю его теоретическое и общественное значение. Кинизм выживал в самых крайних ситуациях и находил, как гласят источники, отклик в массах (отнюдь не среди благоденствующей верхушки) на протяжении многих веков, вплоть до раннего средневековья, благодаря тому, что не только давал выход недовольству угнетенных и уязвленных несправедливостью, но и предлагал им в то же время относительную возможность почувствовать себя людьми, самоценными личностями в мире произвола и насилия. При всем своем внешнем примитивизме и кажущейся наивности киники были, как говорится, «не лыком щиты». Они поставили немало теоретических и практических вопросов, решение которых еще долго занимало и мучило человечество: свобода мнимая и истинная, внешняя и внутренняя, моральная автономия и ответственность перед обществом, личность в отчужденном мире, антиномия культуры и природы, «имманентная разумность природы», социальная роль науки, пределы самоограничения, разумные и безудержные потребности, подчинение долгу, роль революционного отрицания, критика и переоценка конвенциональных ценностей, внешних благ, нравственный идеал бедняка, жизнь как деяние, проблема дефиниций, диалектика общего и частного, слово и значение, номинализм, реализм и пр. Это ли не свидетельство незаурядной исторической роли кинизма?
Несмотря на то, что кинизм вырос на греческой почве и явился плодом собственно греческих противоречий и неурядиц конца V в. до н. э., в глазах большинства буржуазных ученых он всегда был и остается мало приметным и чуждым явлением в буйном и гармоничном цветении «античного духа»[22]* О нем предпочитали или вовсе не говорить или трактовали его как нечто несерьезное, случайное, анекдотическое и курьезное, вроде теленка о трех головах или волосатого человека, демонстрировавшихся в ярмарочных балаганах. Такому толкованию задал тон Гегель, и оно почти монопольно господствует и сейчас. С легкой руки Гегеля кинизм в истории философии рассматривается «скорее как образ жизни, чем философское учение»[23]* хотя против понимания его как «образа жизни» (enstasis biou) выступал уже Диоген Лаэртский (VI, 103).
Сравнительно с другими философскими школами древней Греции киническая обследована явно недостаточно. Известный сдвиг в изучении кинизма произошел в конце прошлого и начале нынешнего столетия, когда появились работы Винкельманна, Дюммлера, Иоэля, Вендланда, Геффкена, Герхарда, Гуггенхейма и др. Наряду с этими стремящимися к объективности исследователями мы встречаемся также с предвзятыми оценками Виламовица, Эд. Шварца и др. Затем интерес к киникам на довольно длительный период угасает.
Лишь в конце 30-х и в 40-х годах нашего века и после второй мировой войны преимущественно среди англо-американских ученых вновь оживился интерес к кинизму и его основателям. Интерес этот не случаен. Как это ни странно на первый взгляд, он связан с победным шествием по свету коммунистических идей. В США и Великобритании выходят монографии и статьи Д. Дадли, Ф. Сейера, В. Тарна и др., посвященные истории и отдельным проблемам кинической философии[24]*. Авторы этих работ, пытаясь исказить и скомпрометировать коммунистические идеалы, фальсифицируют смысл и значение кинических идей, отрывают их от исторической почвы и объясняют неизменной биологической сущностью человека[25]*, а затем проводят «изобличающие» параллели между кинизмом и марксизмом и т. п. В самые последние годы работы, связанные с кинизмом, появляются крайне редко.
17
* Что касается орфизма, распространившегося в раннюю эпоху становления рабовладельческого полиса (VII–VI вв. до н. э.), то это мистико-религиозное течение, скорее всего, берет свои истоки в мироощущении угнетенного крестьянства (см.: Томсон Дж. Первые философы. М., 1959, с. 225). В дальнейшем орфизм растворяется в пифагореизме и платонизме, утратив свой первоначальный демократический характер. Симптоматична мысль проф. А. Ф. Лосева, который видит в орфическом дуализме раннее проявление идеологии рабов: «Нам кажется, что рабы вполне дошли до своего классового самосознания даже и а эту раннюю эпоху, где они имели свою определенную идеологию, и что эта идеология была дуалистическим учением о заключенности души в тюрьму тела и об ее предстоящем выходе из этого заключения» («Послесловие» к указ. соч. Дж. Томсона, с. 346). Для нас этот вывод выдающегося советского ученого важен в двух отношениях: 1. Решительным признанием существования и отражения идеологии рабов даже в ранние периоды. 2. Указанием на характерный для нее признак: дуализм души и тела, занимающий существенное место в учении киников. Нельзя не обратить внимание на то обстоятельство, что, по свидетельству Диогена Лаэртского (VI, 4), Антисфен, основатель цинизма, был посвящен в орфические таинства.
19
* В последних работах советских историков подчеркивается сложность социальной структуры античного общества и «размытость» границ между его классами и сословиями. См.: Утченко С. Л., Дьяконов И. М, Социальная стратификация древнего общества: Доклад на XIII Международном конгрессе историков. М., 1970, с. 8, 10.
21
* Göttling К. W. Diogenes der Kyniker oder die Philosophie des griechischen Proletariats. — In: Gesammelton Abhandlungen aus dem klassischen Altertum. Halle, 1851, Bd. 1.
22
* К. Иоэль, например, видит в кинизме проявление «сарматского, фракийского или фантастического восточного духа», совершенно чуждого «аттическому духу». См.: Joel К, Geschichte der antiken Philosophie. Tübingen, 1921, S. 884–885.
24
* Dudley D. R. А history of cynicism from Diogenes to the 6-th cent. a. D. L., 1937; Säyre F. Diogenes of Sinope: A study of Greek cynicism. Baltimore, 1938; Idem. The Greek cynics. Baltimore, 1948; Tarn W. W. Alexander the Great and the brotherhood of men. — In: Proceedings of the British Academy. L., 1932, vol. 19.
25
* В указанной «Истории кинизма» Д. Дадли объявил эту философию феноменом, свойственным всем временам: «Такую философию можно было видеть всегда и везде» (с. 209), а вечность ее объясняется не менее вечным, фундаментальным «конфликтом между требованиями общества и потребностями человека», лежащим в «самой дуалистической природе человека как стадного животного и отдельного индивида» (с. 211). Отдав дань антиисторизму, автор отрывает Антисфена от остальных киников, пытаясь тем самым лишить их теоретической базы.