Выбрать главу

Между тем взыскуемое кошкой согласие достигается совсем не просто, и в первую очередь оно требует великих и долгих трудов познания того, охранительницей чего назначает ее судьба, проникновения в самую суть окруживших ее материй.

Вспомним, в одном из добрых старых фильмов о гинувшей в омутах перестройки советской школе кто-то из юных его героев рождает ставшую культовой фразу: «Счастье – это когда тебя понимают».

А ведь это и в самом деле счастье, – когда есть понимание между людьми; многие советские школьники на уроках российской словесности даже писали сочинения на тему, формулируемую этим тезисом. Но кто из них задумывался над тем, что в нем есть и таимое от поверхностного взгляда второе дно? Ведь этой максимой открывается довольно широкий простор для какого-то нравственного иждивенчества. Исповедание подобной веры рождает в человеке неколебимое убеждение в том, что именно мир должен приложить все усилия, для того чтобы разглядеть его достоинства. Неукоснительная обязанность окружающих состоит в том, чтобы понять и полюбить его, – сам же он свободен от любых трудов, благодаря которым сокровища его души могли бы стать очевидными для всех. А в результате целый мир оказывается неоплатным должником всех послушников этого вероучения, и его упрямое нежелание платить по своим счетам в великом множестве рождает мизантропов, разочарованных и в человечестве, да и в самой жизни людей.

Принявшая же обет пожизненного служения человеку и его дому кошка видит свое счастье в совершенно ином: «Счастье – это когда я понимаю», выражая кредо всех своих пра-пра-бабок, могла бы сказать и моя славная питомица, мой маленький добрый товарищ. Хотя, конечно же, она нисколько не против того, чтобы и сознающий свою принадлежность к общему цеху хозяин приложил труд лишний раз взглянуть на бесценные (в самой серединке – бриллиантовые) сокровища ее чистой души.

Словом, пересказываемое всеми киплинговское суждение о кошке: «Я не друг и не слуга. Я, Кошка, хожу, где вздумается, и гуляю сама по себе…» – это всего лишь дань окружающей ее легенде, которая порождается нашей собственной неспособностью разглядеть ее подвижничество, высокомерным нежеланием опускаться до понимания подлинного смысла ее жизни в нашем доме.

Может быть, самое острое и наглядное противоречие этому стереотипному, но все же не имеющему никакого отношения к реальной действительности образу проявляется в ее реакции на наше обращение к ней.

Кошке, конечно же, недоступен смысл произносимых нами слов, она в состоянии усвоить содержание лишь нескольких ключевых для нее знаков. И уж тем более она не понимает ту, не всегда открытую и нам-то самим, абстрактную логическую связь, которая скрепляет их воедино; она реагирует только на мелодику нашей речи, на тембр голоса, на интонации. Вот и забудем на минуту о семантике слов и о грамматической структуре конструируемых ими предложений, а просто вслушаемся в музыку того, что адресуется ей.

Например.

Любознательная кошка, как только открывается дверь квартиры, стремительно выскакивает на лестничную площадку и уносится куда-то по лестнице. Ее можно (и нужно) понять: даже сидя взаперти она знает кое-что о многих происходящих там событиях, – тонкий слух и природная сметка позволяют ей сделать весьма здравые предположения о жизни, которая скрыто от нее протекает за стенами нашего жилища.

Так, например, моя питомица каким-то (совершенно непонятным для меня) образом «вычислила» существование большого сибирского кота в квартире сверху: не один раз я заставал ее перед этой квартирой, дверь которой она энергично скребла когтями обеих лап. Что же касается меня самого, то мне стало известно о нем только через несколько лет после того, как он въехал туда в компании с новыми жильцами.

Конечно же, все эти предположения нуждаются в объективном подтверждении и строгой проверке, вот кошка и стремится туда, чтобы разрешить хотя бы какие-то из разбирающих ее сомнений.

Но нетерпеливым хозяевам нужно запирать двери, и часто в их голосе слышится не только раздражение, но и откровенная угроза в адрес непослушного зверька. Многим почему-то кажется, что чем более категорическим, жестким и устрашающим образом будет высказано требование, тем быстрее ему подчинится животное. Но это совсем не так – ведь оно просто не в состоянии разобраться ни в семантической (то есть в смысловой, определяющей значение того, что мы хотим донести до окружающих), ни тем более в логической структуре наших высказываний. Слова здесь могут быть разными, но общий смысл всех тех сотрясений воздуха, которые производятся в эту минуту, как правило, выражается доступной любому из нас формулой: «Марш домой, или тебе будет плохо», иначе говоря, имеется в виду, что наказание последует только в том случае, если четвероногий питомец не явится тотчас. Поэтому в действительности значение всех произносимых нами слов не таит в себе в общем-то ничего страшного, но ведь животному-то (кстати сказать, именно то же в подобную минуту испытывает и маленький ребенок), не имеющему ни малейшего представления о причине развертывающегося ни с того ни с сего светопреставления, в угрожающих хозяйских басах слышится отнюдь не светлая идиллия трогательной заботы о нем же самом, а совсем другое: «Щас! Тебе!! Будет!!! ПЛОХО!!!!!!!!!!!!!!!!»

Представим себе неких ужасных видом огромных и могущественных инопланетян, вдруг спустившихся на нашу Землю и почему-то задержавшихся на ней… Мы решительно ничего не понимаем в их жизни, смысл совершаемых ими движений, производимого ими шума абсолютно недоступен нам, – но, как кажется, они незлобивы и вполне покладисты, больше того, – часто делают приятные нам вещи. Мы постепенно начинаем свыкаться с ними, и нас уже не пугает ни их облик, ни даже та тайна, которая окружает их. Но вдруг, неизвестно по какой причине, их лицо искажается чем-то свирепым и привычный спокойный рокот их голоса взрывается грозным рыком… еще мгновение – и нас испепелят всесокрушающие молнии их гнева. Что (я бы, например, тут же куда-нибудь удрал) сделали бы мы? Да, думаю, многих просто хватил бы инфаркт.

А вот наши питомцы – идут к нам. На жуткую расправу, на казнь, на страшные смертные муки, которые отчетливо распознаются ими в громыхающих железом инфернальных интонациях нашего остервенелого рыка. Что движет ими в этот момент?

Да нет же, и тысячу раз нет: вовсе не свойственное бесправным рабам сознание того, что им просто некуда деться! Ими движет – долг. Посвятившие себя нам, они знают только его власть. И еще искреннюю привязанность к нам, если, конечно, не поминать всуе слов, относящимся к более высоким материям и более нежным чувствам. Просто сложилось так, что обет пожизненного служения своей приемной семье, нашей общей с ними обители вдруг воззвал к жертвенности, и эти маленькие обмирающие от страха (с поджатым хвостом и опущенными ушами) существа возвращаются вовсе не из рефлекторного повиновения грозной команде. Скорее наоборот, смысл всеми чувствами воспринимаемого ими приказа диктует им диаметрально противоположное: «Беги!!!», но подвижническое смирение обязывает их к прямому неповиновению – и они возвращаются. Чтобы умилостивлять тех изрыгающих смертельную угрозу («затопчу тебя ногами, заколю тебя рогами!») страшных разгневанных демонов, которые вдруг овладели их несчастными добрыми хозяевами. Что-то от неколебимой решимости первохристиан, во времена Нерона шедших умирать за свою веру на аренах римских цирков, явственно распознается здесь…

Можно ли винить тех, у кого страх вдруг берет верх над нравственным их долгом? И не о результатах ли именно этого возобладания над ним кричат пестрящие на столбах наших городов бесчисленные объявления о пропаже домашних питомцев?

Моя покойная жена никогда не пыталась пугать нашу кошку, когда та выскакивала за дверь. Отчетливо понимая, что ее любимица должна возвращаться к ней, потому что именно здесь, рядом с нею, хорошо, она выходила на лестницу и начинала мурлыкать ей что-то вроде: «Иди ко мне, Хорошенькая! Иди ко мне, Пригоженькая!» И та, воздевая над собой ликующий от самой нежной любви к своей хозяйке хвост, шла…