425
Итак, сегодняшний страх человечества - это результат стремления к знанию и господству, считает Мунье. Сами по себе эти стремления не подлежат осуждению, однако человек должен быть достаточно рассудительным, чтобы не использовать своих способностей и "плодов древа познания" в смертоносных целях. "Новые плоды древа познания, принесенные в дар Хиросиме и Бикини, странным образом напомнили об этом. Благодаря этим плодам мы стали богами. Но разве не содрогнулись мы перед их разрушительной мощью?" [26].
Поэтому сегодняшний страх человечества - это страх перед бесконечностью наших возможностей, нашими неограниченными способностями, данными нам Богом, перед "невозможностью укротить нашу изобретательность, когда мудрость наша, запыхавшись в погоне, не может совладать с ней. Отныне нигилизм - это не просто крикливая мода в философии; он стал воинственным и пошел в наступление" [27].
Мунье говорит, что существуют разные вариации нигилизма. Прежде всего, есть нигилизм творческий и преходящий, который возвещает о новом вдохновении и расчищает ему дорогу. Такой нигилизм не производит губительных разрушений, он полон порождающей силы, он помогает идти вперед. А есть и другой нигилизм, который идет от безумия перед лицом беспорядка и собственного бессилия. "Существует всеобщий закон, согласно которому, - пишет философ, не находящие выхода мощные инстинктивные порывы превращаются в свою противоположность. Потребность в созидании и познании, в творчестве и понимании, в порыве из небытия к свету, если ее в избытке, в людях посредственных рождает желание разрушать, уничтожать, попирать все то, что встает на их пути. Это - дикарское, инфантильное действо: ребенок и дикарь всегда живут в предчувствии собственного поражения" [28].
25 Мунье Э. Указ. соч. С. 455.
26 Там же. С. 456.
27 Там же. 20 Там же.
426
Мунье констатирует, что европейский человек с приходом современности завершил свою внутриутробную жизнь в замкнутой Вселенной и в заботливо опекающей его с первых шагов церкви. Но времена меняются. История не стоит на месте. Сегодня поколеблены и развенчаны привычные основы человеческого существования. "Неподвижность, равновесие, предел, совершенство круга - все эти привычные компоненты идеи о природе отступили перед движением, перспективой, развитием, - пишет Мунье. - Во всех своих делах - внешних и внутренних, технических и художественных - современный человек заменил мысль о закостенелой судьбе, которую, если захотеть, можно было почти что с точностью рассчитать, мыслью о судьбе открытой, устремленной вперед, к неизвестному и бесконечному" [29].
Человечество переживает сложные времена. Мунье вспоминает слова Ницше, которые были написаны еще в 1873 г.: "Огромная волна варварства поднимется у наших дверей" [30]. Для Мунье эти слова актуальны именно сегодня, когда потоки варварства заливают души, сердца, умы наших современников. Естественно, что в этих условиях больное европейское сознание возвращается к теме Апокалипсиса, к великим пророчествам.
Действительно, общество сотрясают катаклизмы, самые разные катастрофы одна за другой обрушиваются на страны и народы, их населяющие. Впору испугаться и подумать о наступающем конце света. Но ключевая идея философа, пафос его рассуждений оптимистичен и конструктивен: "Я абсолютно уверен, что если мы, в самом деле, окажемся в таком положении (накануне конца света. Т.С.), то наш долг будет сродни долгу наших предков, переживших тысячный год, - осмыслить причины беспорядка и вопреки житейским условиям во имя человека постараться построить новое общество, которое, в согласии с нашей верой, бросит вызов вечности" [31].
29 Там же. С. 453.
30 Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. I. С. 182.
31 Мунье Э. Об апокалипсическом времени. С. 457
427
Глава 3
Русская философия: своеобразие в выборе путей преодоления кризиса
Обращение к теме социокультурного кризиса на Западе объединяет русских и западноевропейских мыслителей, которые создавали интереснейшие, глубочайшие произведения. И все-таки при всей близости исходной тематики работы западноевропейских и русских мыслителей отличает и определенная специфика в понимании происходящих кризисных событий, что проявляется не только в оценках, но в различном видении возможностей разрешения кризисной ситуации. Несомненно, здесь сказывается влияние национальных и культурных традиций, особенностей менталитета.
Работы западноевропейских мыслителей отмечены четким изложением, трезвым анализом, определенностью, что вполне соответствует духу и букве рационалистической традиции. Для Р. Гвардини, Э. Гуссерля, X. Ортеги-и-Гассета кризис Европы - это крушение культурных традиций, культурной парадигмы. Предлагаемый вниманию читателя-современника анализ происходящего, оценка реальных и возможных последствий кризиса, предостережение человечеству и предложение спасения выдержаны вполне в духе рационалистического мировосприятия. Западноевропейские мыслители обращаются прежде всего к человеческому разуму.
В русской философии этого времени складывается другая ситуация: русские мыслители остро и болезненно переживают кризисную ситуацию в России. Признавая неизбежную конечность хода истории, они тем не менее трагически воспринима
428
ли и конкретные социокультурные катаклизмы XX в., связывая их с событиями, происходившими в Западной Европе.
Характерной чертой русской философской традиции является понимание особого предназначения России, осознание ее роли в истории человечества. Этим во многом определяется как рассмотрение самой кризисной ситуации в России, так и ее оценка. Н. Бердяев, например, сопоставляя проявления социокультурного кризиса в Европе и в России, писал, что "Россия всегда была страной загадочной, непонятной еще в судьбе своей, страной, в которой жглась страстная мечта о религиозном преображении жизни. Воля к культуре всегда у нас захлестывалась волей к "жизни", и эта воля имела две направленности, которые нередко смешивались, - направленность к социальному преображению жизни в цивилизации и направленность к религиозному преображению жизни, к явлению чуда в судьбе человеческого общества, в судьбе народа. Мы начали переживать кризис культуры, не изведав до конца самой культуры. Предания культуры у нас всегда были слишком слабы" [32].
Для Бердяева кризис в России представляет собой нечто существенно иное, нежели западноевропейский социокультурный кризис. Да, Россия восприняла ощущение гибели, катастрофизма, нараставшее к концу XIX в., но "русскому сознанию дано понять кризис культуры и трагедию исторической судьбы более остро и углубленно, чем более благополучным людям Запада" [33].
32 Бердяев НА. Воля к жизни и воля к культуре // Бердяев Н.А. Смысл истории С. 161.
33 Там же. С. 161.
Кризис европейской культуры только проявил зревшее в России ощущение грядущих социальных катастроф. Произведения русских философов полны тревоги о будущем человечества, о судьбе России, предчувствия возможной гибели. Не случайно частое обращение к теме Апокалипсиса, грядущей катастрофы, конца истории, отличающее творчество русских религиозных мыслителей. Все это воспринимается как реальность или близкая перспектива, во всяком случае, признается вполне реальная угроза существованию человечества.
429
Если для Европы суть трагедии - утрата духовных, интеллектуальных, творческих высот, то для русской философии - это осознание возможности конца человеческой истории в прямом, физическом смысле. Осознание, усугубившееся социальной ситуацией сначала в Европе, а затем и в российском обществе.
Этим во многом обусловлено видение путей преодоления кризиса в западноевропейской и русской философии. Для западноевропейских мыслителей важно избежать разрушительных последствий кризиса, спасти ренессансную культуру, ее духовные ценности - в этом они видят спасение Европы. Для русских мыслителей дело не в выходе из кризиса, который имеет локальный исторический и географический характер, а в будущем России, ее предназначении. Кризис Европы и его отражение в судьбе России (война, революция, социализм) воспринимаются как нечто временное, случайное, несоотносимое, несоизмеримое с грандиозностью исторического пути, предначертанного русскому народу. Конкретная ситуация в России рассматривается как исторический факт, историческая данность, не способная принципиальным образом изменить того, что России предначертано и что должно свершиться.