В русском языке имеется огромное количество частиц, передающих оценки и чувства говорящего и придающих особую окраску стилю речевого взаимодействия между говорящим и слушающим. Из европейских языков единственным языком, который в этом отношении мог бы составить конкуренцию русскому, является немецкий.
Однако среди русских частиц есть одна, о которой сами носители языка говорят, что она очень точно отражает ряд особенностей русской культуры и русского национального характера. Речь идет о частице авось.
Согласно данным толковых словарей авось означает просто 'возможно, может быть', а связанное с этим словом выражение на авось имеет значение 'в надежде на ничтожно малый шанс'. Между тем в русском, как, впрочем, и в большинстве других европейских языков, имеется еще одна модальная частица, гораздо ближе, чем авось, стоящая к таким английским словам, как perhaps и maybe. Я имею в виду может быть. Слово авось означает нечто иное, это не просто слово со значением 'возможно', и, хотя при переводе на английский за неимением лучшего эквивалента мы обычно пользуемся словом perhaps 'возможно', есть достаточно много контекстов, в которых слова perhaps и maybe, видимо, не могут быть переведены на русский как авось. <...> (2, с. 76-77)
Обратим внимание <...> на пример из «Капитанской дочки» Пушкина:
Лучше здесь остановиться, да переждать, авось буран утихнет да небо прояснится: тогда найдем дорогу по звездам (Пушкин).
То, что частица авось занимает важное место в русской культуре и, в частности, в русском способе мышления, отражается в ее способности аккумулировать вокруг себя целую семью родственных слов и выражений. Так, имеется, например, наречное сочетание на авось, означающее 'действовать в соответствии с отношением, выраженным в слове авось: есть существительное авосъ, обозначающее то самое отношение, о котором идет речь (так сказать, авось-отношение); есть глагол авосъкатъ со значением 'иметь обыкновение говорить авось'; есть существительное авоська, обозначающее сетчатую сумку (которая могла бы, возможно, окажись она под рукой, пригодиться), и др. <...> (2, с. 77-78)
Наша предварительная попытка охарактеризовать русский язык как семантический и культурный универсум может показаться делом абсолютно безрассудным. Я согласна с тем, что подобного рода предприятия требуют определенного интеллектуального риска, который полностью отсутствует как в накоплении позитивистских языковых и иных сведений, так и в играх генеративистов (а также других лингвистов) с формальными моделями. Я думаю, однако, что стоит пойти на такой риск и хотя, возможно, благоразумно было бы избегать его в тот период, когда еще не выработаны адекватные исследовательские приемы в этой области, постоянные неудачи в их разработке едва ли будут составлять предмет вечной гордости лингвистов. Что же касается генеративистских и иных формальных моделей, то здесь прямым следствием отказа от риска явилось полное отсутствие сколько-нибудь серьезных результатов на пути более глубокого понимания сути культуры и каких-либо надежд на продвижение по этому пути.
О чем нельзя говорить, о том следует молчать, что нельзя исследовать, то не может стать объектом научного анализа. Но границы области, открытой для серьезного изучения, могут распространяться значительно дальше тех мест, которые, как принято считать под воздействием авторитетов современной лингвистики, являются предельными. <...> Я согласна, что изучение связей между языком и культурой вообще и языком и «национальным характером» в частности в прошлом пострадали от друзей так же (по крайней мере, не меньше), как от врагов. Однако я полагаю, что естественный семантический язык, построенный на базе универсальных семантических примитивов, предоставляет нам более совершенный методологический инструмент, чем то, что было у наших предшественников, и что потому настала пора, когда «опасные», но исключительно важные и чрезвычайно привлекательные проблемы, с которыми мы здесь имели дело, снова должны попасть в центр внимания лингвистов. (2, с. 85-86)