Нравственная ценность достойной смерти настолько велика, что ею прославил себя в памяти потомков даже римский император Отон (покончивший с собой, не желая подвергать опасности и угрозе смерти своих сторонников после поражения в битве при Бетриаке; ему приписывают слова: «Справедливее умереть одному за всех, чем многим за одного»). И это несмотря на то, что при жизни он запятнал себя всевозможными пороками и не отличался особыми деяниями. Такова нравственная сила достойной смерти; но она, разумеется, многократно возрастает, если венчает достойную жизнь, и тем более, если смерть носит мученический характер.
Здесь у древних римлян нужно многому поучиться, ибо у них нравственный статус смерти был необычайно высок. И не только в плане подтверждения перед лицом смерти личного достоинства и чести, исключающего позорную слабость духа (вспомним поступок Арии, жены сенатора Цецины Пета, который был приговорен императором Клавдием к самоубийству: видя, что ее муж медлит, колеблется, она пронзила себя кинжалом и успела протянуть его со словами: «На Пет, это не больно»). У них было развито чувство уважения к памяти предков и чрезвычайно сильное желание сохранить себя в памяти потомков. Отсюда особое уважение к деятельности историка. Вот слова Плиния младшего: «Я считаю счастливейшим того, кто наслажда-
ется предвкушением доброй и прочной славы и. уверенный в потомстве, живет будущей славой»166. Плиний пишет Тациту: «Предсказываю - и мое предсказание не обманывает меня, что твои “Истории” будут бессмертны; тем сильнее я желаю (откровенно сознаюсь) быть включенным в них...»167. В этом состоял весьма типичный для римлян той эпохи способ иммортализации, а соответственно, и важнейший этический модус их социального бытия, связанного с исторической укорененностью и проекцией в будущее. Нарушение этих свойств чревато этическим релятивизмом, которой отчетливо связан с захирением исторической памяти, маразмом историографии, грубой фальсификацией истории в угоду правителям (яркой иллюстрацией может служить середина и конец IV в. в Риме или наша сталинская эпоха).
Жизнь остается высшей ценностью, несмотря на то, что Эрос и Танатос идут рука об руку, несмотря на то, что жизнь может быть пустой и бессмысленной. Кто-то сказал: «То, что умер, еще не доказывает, что жил». Сама по себе смерть как следствие насилия, злодеяния, несчастного случая, глупости, разгильдяйства, пьянства выступает символом жестокости, примитивизма и бессмыслицы жизни. Но и тут смерть пресекает если не подлинный смысл, то потенцию такого смысла, надежду на его сотворение, ибо человеческая жизнь длится питаемая чувством своего необыкновенного предназначения, устремляется в будущее надеждой и верой. А надежда и вера явно или неявно таят в себе нравственный смысл, так как обращены в лучшее будущее. Когда проекции в будущее пресекаются, наступает конец, жизнь утрачивает смысл.
Отсутствие, ликвидация смысла, атрофия способности творить человеческий смысл означают абсурд. Мы наблюдаем гибельное нарастание абсурда в современном мире -нарастание бессмысленности человеческой жизни и деятельности, бессмысленности венчающей их смерти. Вот образ абсурда: цветущие, благоухающие яблоневые сады в Чернобыле, пораженные радиацией. Вместо трагического апофеоза жизни смерть становится банальностью, простым превращением в труп, исчезновением.
Но никто другой, кроме меня самого, не в силах придать моей жизни подлинный смысл. Это достигается только моим творческим актом, напряжением духовных сил, ответственностью перед собой и человечеством, так как всякий подлинный человеческий смысл обязан быть всече-ловечным. И это должно удостоверяться всей моей жизнью, а значит и моей смертью. Тем самым моя смерть может послужить утверждению продолжающейся жизни, опровержению абсурда, защите уже апробированных историей нравственных норм человечности.
1992
V. ВЕЛИЧИЕ ЭПИХАРИДЫ
Подлинное величие личности - это духовное величие.
В последние годы я часто думаю об этой женщине.
Черные волосы, оттенявшие белизну лица, синие глаза, плавность движений, исполненных грации и достоинства -такой рисует ее воображение.
Эпихарида жила и умерла во времена Нерона. Прошло без малого две тысячи лет, но ее душа обитает среди нас, по крайней мере, отчасти обитает во мне - иначе как объяснить то, что ее образ и мысли о ней постоянно занимают мой ум. Я не верю, что всякая душа бессмертна - ведь человеческая душа уникальна, личностна, и после смерти людей миллиарды душ растворяются навсегда в неком гипотетическом мировом разуме, быть может, как-то подпитывая его, и уж наверняка питая наш земной человеческий душевный потенциал. Но я убежден, что некоторые души действительно бессмертны, ибо их уникальное существование продолжается ныне и сохранится в будущем. Это -души, воплотившие в себе величие духа, несокрушенное ядро высшего нравственного смысла. Именно такой была душа Эпихариды.