2. Конечно, в этом деле нельзя ни преувеличивать, ни впадать в крайности. Крайность может превратиться в «богатство», «заслугу». Кроме того, у каждого – своя мера строгости. Когда человеческая немощь не позволяет отшельнику жить в строгости, он даёт себе послабление, которое лишь подчеркивает его нищету. Что если у отшельника, как у простого смертного, открылась язва? Тогда ему придётся пить молоко и даже глотать таблетки. Болезнь окончательно вычеркнет его из списка героев. Подобно всем остальным, отшельник испытывает тревогу, причём его тревога острее, чем у кого бы то ни было. Беззаботной одинокая жизнь кажется лишь тем, кто о ней ничего не знает.
3. Вспомним, что Робинзон Крузо – это великий миф среднего класса, коммерческой цивилизации XVIII и XIX веков. Это образ прагматического индивидуализма, а не отшельнического уединения. Крузо – символическая фигура эпохи, когда каждый считал свой дом крепостью, был расчётлив, изобретателен, умел соблюсти свою выгоду и поторговаться с кем угодно, даже со смертью. Крузо был беззаботен и счастлив, потому что на всё имел готовый ответ. Настоящий отшельник скуп на ответы.
4. Верно, что одинокая жизнь (если она действительно христианская) должна протекать в молитве и богомыслии. Monachos в нашем понимании – это исключительно человек Божий. Тогда как же он молится? Внутренняя молитва питает его как хлеб и вода! Отшельник и тут нищ. Часто он не может ни молиться, ни надеяться, ни видеть. Нет, он не впадает в сладостное бездействие, которое превозносят в книгах. Он продирается сквозь слепящую песчаную бурю. Бывает, он изнемогает от сомнений, и тогда в этом – всё его созерцание. Не поймите меня превратно. Это не сомнение разума, не растерянность перед богословской, философской или какой-то ещё истиной. Это нечто иное: своего рода незнание самого себя, сомнение, колеблющее самые основы бытия, крадущее смысл жизни и поступков. Оно-то и погружает отшельника в безмолвие, где он больше не задаёт вопросов и обретает уверенность в том, что Бог присутствует в его ничтожности, как единственная реальность. Впрочем, ни назвать, ни осязать её он не может.
Словом, отшельник молчит и делает своё дело. Он терпелив (может, и нет – кто знает?) и спокоен. Покой его неотмирен. Он счастлив безо всяких развлечений. Он знает, куда идёт, но не уверен, «правильной ли дорогой». Он просто идёт. Дороги перед собой он не видит, а когда доходит до места, понимает, что пришёл. Чем ближе он к цели, тем дальше он от всего, что напоминает ему о «пути». Таков его путь. Отшельник его не понимает. Не понимаем и мы.
5. Во всём том и сверх того он владеет одиночеством, сокровищами пустоты, внутренней бедности. Впрочем, разве это владение? Это установленный факт. Это есть. Это достоверно и, в сущности, неотвратимо. Это – всё. Это вмещает Бога, обступает его в Боге, погружает его в Бога. Нищета его так глубока, что он и Бога не видит: сокровища его так велики, что он забылся в Боге и забыл самого себя. Он никогда не удаляется от Бога настолько, чтобы посмотреть на Него со стороны, как на объект. Он поглощён Богом, если можно так сказать, и потому никогда Его не видит.
6. Несмотря на всю свою нищету, отшельник счастлив, потому что обрёл-таки одиночество, а главное – потому что перестал противопоставлять себя тем, кто живёт в обществе. Он просто есть. То, что он по воле Божией обнищал и отделился от людей, – не признак отличия, а простой факт. Одиночество иногда пугает его, а иногда тяготит, но оно ему дороже всего на свете, потому что в нём для него воля Божия, – не нечто, одобренное Богом, не повеление какой-то далёкой силы, а наполняющая его жизнь чистая явь, воля Божия, как реальность всего реального. Одиночество для отшельника – просто реальность. Он не сможет расторгнуть его уз, даже если захочет. Но быть узником Божией воли и любви – значит быть свободным, очутиться в преддверии рая. Поэтому уединённая жизнь – это жизнь в любви, не ждущей утешений; жизнь, связанная волей Божией, переполненная ею и потому плодотворная. Всё, пропитанное волей Божией, в высшем смысле значимо, даже если иногда это кажется совершенно бессмысленным.
25
The pressure, upon his own life, of that pure actuality. Дословно: «давление на его жизнь чистой актуальности».