Вот несколько самых, на мой взгляд, прекрасных строк (строфы 11, 12) из оды «Христос»:
Державин любил и знал не только Писание, но и чуткой душой философа-поэта воспринимал богатую гимнографию православных служб[76]. Вообще, следовало бы заметить, что в те времена светская культура России еще не вполне сроднилась с библейскими текстами как таковыми: восприятие Библии во многом опосредовалось текстами богослужений.
Есть в оде «Христос» нечто от православного акафиста. В основе же поэтики акафистных славословий лежит тема потрясенности человеческого сознания парадоксами раскрытия Божественных путей в тварном мipe.
Православная – византийская, а за нею и русская – гимнография во многом строится именно на «обыгрывании» этих парадоксов, что восходит прежде всего к теологии Иоаннова Евангелия и Павловых посланий.
Суть же этих парадоксов примерно такова: в качестве исходных и безусловных берутся предпосылки ветхозаветного иудаистского мышления (Бог – Невещественный, Невместимый, Невыразимый; тварная же Вселенная мыслится в модусе ее непреложного подзаконного порядка)[77].
Однако же с наступлением «полноты (или – исполнения) времен», а следовательно и полноты Вселенной, с исполнением Божеских предначертаний о подзаконности земных путей[78], Вселенная уже раскрывается человечеству в ином модусе – в модусе Благодати, «восполняющей» модус Закона [79].
И здесь – ради вящей встречи Бога и человека «чрез Христа, со Христом и во Христе – peripsum, etcumipso, etinipsum» – уже недостаточен и потому преодолевается и преображается в реальности остающийся в силе, но верою поставленный под вопрос порядок тварной природы, «естества устав»…
Но всё это из области теологии и метафизики, а также из области историко-научных разысканий, касающихся мистических и теологических предпосылок научного мышления раннего Нового времени. Что же касается поэтического процесса, – то Образу, Лику Христа тесно в рамках аристократической, одической поэтики. Слишком уж велики в этом Образе и внутренняя глубина, и амплитуда духовных парадоксов, и мощь их напряжения.
Людольф Мюллер, о котором я уже упомянал в этом исследовании, размышляя об оде «Христос», писал, что Личность Христа не поддается «высокому штилю»; она требует иного языка, иных изобразительных средств, не укладывается в рамки нормативной поэтики. И сам Державин в поздний период творчества пытался искать эти средства, но маньеризм так и не был им преодолен[80].
Образ Христа полнит Собою всю историю мipoвой словесности, но всё же остается неуловимым. Святыня этого вечно недосказанного образа – не только в сверхкосмической славе, не только даже в предельности земной простоты[81], но и в беспределе унижения и глумления. Или, по словам Апостола, в добровольном принятии Христом «образа раба»[82]. Можно вспомнить в этой связи и слова Торсийского протоиерея из романа Жоржа Бернаноса «Записки сельского священника»: «святыня – она не выспренняя» («La saintete n’est pas sublime…»)[83].
Проблема «выспренности» классицистической поэзии, проблема непреодоленного «высокого штиля», действительно, имеет немалое отношение к прошлым, настоящим и будущим судьбам восприятия Библии в России.
Ибо, как отмечал в начале прошлого века знаменитый русский библеист Иван Евсеевич Евсеев (1868–1921), выспренний и подчас заведомо архаизированный язык державинской эпохи, наложивший отпечаток на весь характер и восприятие переводов Библии в России, становится отчасти некоей преградой между российским читателем и мipoм библейско-евангельских смыслов[84].
Но – применительно к творчеству самого Державина – можно было бы сказать и так: внутренне свободная, перерастающая условности времени державинская муза наложила свой отпечаток на всю историю и эстетику русских библейских текстов. И, стало быть, на весь последующий характер российского творчества и духовности. Это уж воистину – «двери вечности».
76
Знание православной гимнографии отражается в различных поэтических текстах Державина. Вот, например, характерная строчка из послания «Евгению. Жизнь Званская» (1807), посвященного митрополиту и церковному ученому Евгению Болховитинову:
Здесь – явная цитата из великопостного песнопения «Покаяния отверзи ми двери…», которое и поныне исполняется на предпостовых и великопостных всенощных бдениях на музыку современника Державина Артемия Лукьяновича Веделя.
77
Великий еврейский поэт Хаим Нахман Бялик, оспаривая христианский взгляд на ветхозаветное представление о Вселенной именно как о Вселенной исключительно подзаконной, говорил о том, что в медитациях отдельных талмудистов и каббалистов подзаконность может сублимироваться в опыте человеческого благоговения и любви (см. его полемику с Францем Шпундой в сб.: Kabbala. Messianismus. Chassidismus. Talmud. – Tel-Aviv: Sinai, 1982, S. 8-10). Однако речь у Бялика идет не столько о Вселенной как таковой, сколько о высоком трансцендирующем опыте отдельных человеческих душ.
80
См.: L. Muller. Die Ode «Christos» von G.R. Derzavin in Deutscher Ueberset-zung // Unser Ganzes Leben Christus unserm Gott ueberantworten. Studien zur ostkirchliche Spiritualitaet. Fairy von Lilienfeld zum 65. Geburtstag. P. Hauptmann, hg. – Berlin, 1982, S. 334–337.
81
Если вспомнить Пастернака: «…Христос говорит притчами из быта, поясняя истину светом повседневности» («Доктор Живаго», кн. 1, ч. 2, гл. 10).
83
G. Bernanos. Journal d’un cure de campagne. Nouvelle histoire de Mouchette. – M.: Прогресс, 1981, c. 178.
84
См.: И.Е. Евсеев. Столетняя годовщина русского перевода Библии (1816–1916). – Пг., 1916, с. 38–39. Подробнее о судьбах библейских переводов в России на протяжении XVII)XX вв. см. в монографиях И.А. Чистовича, А.Н. Пыпина, М.И. Рижского, а также в статье: Е.Б. Рашковский. Россия и динамика библейского слова: XVIII–XX века. – «Мир Библии», М., 1995, № 1(3).