1784.
P.S. И как некое дополнение и приложение к предшествующему нашему исследованию привожу державинскую оду-псалом —
ВЛАСТИТЕЛЯМ И СУДИЯМ
1780 (?).
Post Scriptum о «Памятнике»
«Памятник» написан поэтом в 1795 г., т. е. написан человеком, разменявшим шестой десяток. По тогдашним понятиям – в возрасте почти что преклонном.
Подобно своему горациеву или ломоносовскому прообразу, подобно будущему «Памятнику» Пушкина, державинский «Памятник» – опыт самосознания и самопознания поэта. Но в отличие от иных «Памятников», державинский содержит в себе некий скрытый момент самоиронии.
Присмотримся к четвертой строфе:
Провозвестие о Фелице в «забавном русском слоге» – не только и даже не столько полуиронический гимн конкретной Екатерине, но, скорее, – отражение континентально-европейской барочной утопии о просвещенной власти – той самой утопии, которая всякий раз и на свой лад двигала и Фридрихом Великим, и Иосифом II, и нашей Екатериной, и – mutatismutandis – утопистами Французской революции и даже реформаторскими трудами Наполеона. И даже – о ужас! – нашими отечественными последователями якобинцев.
«Беседа» же о Боге – далека от «сердечной простоты». Скорее – захватывающий порыв вдохновения и благоговения.
«Истина царям с улыбкой», – да где же у Псалмопевца улыбка пред царями? Скорее, грозное предупреждение об условности и подсудности земных властей. А уж если и был суровоый разговор с земным начальством, – разве что в оде «Вельможа» (1794 г.)…
Цимбалы Янкеля: Вновь о Мицкевиче и об истории польского мессианизма
Казалось бы, что можно еще сказать о мессианизме Адама Мицкевича и его отражениях в мышлении и творчестве Соловьева[101] после всего, что написано о Соловьеве и Мицкевиче в трудах о. Сергия Соловьева, Мариана Здзеховского, Ежи Мошиньского, Станислава Пигоня, Анджея Балицкого, Гжегожа Пшебинды, Яна Красицкого и многих-многих других. Однако тема едва ли исчерпана. Оно и не случайно.
Давным-давно, на исходе позапрошлого века, когда еще жил и творил Соловьев, на страницах немецкой социал-демократической газеты “Leipziger Volkszeitung” Роза Люксембург опубликовала статью «Адам Мицкевич». Статья, разумеется, написана на тогдашнем марксистском политическом жаргоне, но пронизана она любопытной и, по существу, неоспоримой мыслью: подобно тому, как в Германии высшим достижением национальной культуры, завещанным будущему, является немецкая классическая философия[102], так и в определении будущих судеб Польши аналогичную роль призвана сыграть дворянская романтическая поэзия XIX столетия[103].
Действительно, польское мессианство позапрошлого века – ив философии, и в поэзии (наследие Мицкевича, Красиньского, Словацкого, Норвида, Хёне-Вроньского, Цешковского и др.), впитав в себя несомненные влияния немецкой классической философии – и именно в тот период, когда национальная история польского народа и его культуры казались делом почти безнадежно проигранным, – поставило особый акцент на мышление, созерцание, рефлексию, поэзию как на неотъемлемые и существенные моменты человеческой деятельности: вплоть до повседневных трудов. И через человеческий праксис – как на неотъемлемые моменты самой истории[104].
100
101
Первый знак этого отражения – письмо Соловьева кн. Д. Н. Цертелеву из Варшавы от 27.07.1875 (
102
В отличие от Энгельса, Р. Люксембург и Маркса относит к плеяде немецких классических философов.
103
104
См