Когда у меня наступал многочасовой инсайт, я не владела собой, я представляла из себя некое подобие пифии – я творила без устали никому не нужные шедевры, отвлекаясь только на совершение акта дефекации (это у меня было как-то друг с другом связано, очевидно, шли какие-то глубинные ассоциации, коррелируя мои внутренние процессы так, чтобы временная и несущественная духовная ипостась не слишком превалировала над имманентно физическим).
В такие моменты я задумывалась о сущности таких, например, философских категорий, как одна из главных существующих скрижалей русской ментальности, её кратко-трёхэтажно выраженного энергичного идиоматического словосочетания, которое исконно было присуще загадочной русской душе в её кризисные моменты существования, и приходила ко всеобъемлющему выводу, что Мироздание преподнесло нам в дар это креативное построение совершенно не без определённого умысла. Не зря же в сказках и мифах мы читаем о том, что такими вот ключами открываются сокровищницы, полные невероятных богатств («Сезам, откройся!») и что, очевидно, здесь заложена какая-то глубокая аналогия с русской внутренней сутью, разгадать которую предстоит своему Перельману.
Меня же больше манили задачи попроще, меня тянуло впасть в медитацию при виде определённой консистенции некой субстанции. Тем более, что она была разлита в мире щедрыми порциями, Абсолют не поскупился, когда создавал своё подобие, чтобы заполнить экзистенциальный вакуум, царящий в бесконечном множестве разнообразного континиума серого вещества, так и оставшегося втуне после его сотворения. Серое – оно и есть серое, и никогда ему даже близко не приблизиться к разнообразным краскам главного вещества, выделяемого человечеством на протяжении долгих тысячелетий всей своей истории, в которой ключевую роль сыграли величайшие непотребные своей инфантильной жестокой примитивностью монстры, превозносимые им за то, что они приобщили массу ко всяческим извращениям духа (ну заодно и тела, но это уже так, побочно), которым оно, человечество, не переставало предаваться никогда.
Это было моё любимое слово, которое обозначало конечный продукт конкретизации любого субъекта, и то, что космические путешественники найдут в окаменелых останках после завершения цикла жизнедеятельности вида Homo sapiens. Имхо.
Лунная соната
За окном – страшный ураган, видимо, осенью здесь, на море, это в порядке вещей. И холодно, минус три, хотя на некоторых кустах ещё не увяли розы. А местные жители рассказывают, что бывают такие года, когда в ноябре ещё купаются. Значит, мне не повезло…
Я обретаюсь в небольшой комнатке капитального дома, но, так как хозяева зимой здесь не живут, газовое отопление ради меня одной включить они не позволили, правда, мне не особо и холодно – я вплотную придвинула обогреватель, он какой-то старой конструкции, но тепло от него идёт вовсю, только вот платить придётся страшненькую сумму… Но это потом. А сейчас я слушаю моего любимого Дэниэла Баренбойма, и мне наплевать на всё на свете, потому что он – гений.
Питаюсь я экзотической мушмулой и остатками винограда, которые не успела ободрать жадная хозяйка перед отъездом. С тем же успехом я могу вообще ничего не есть: во-первых, совсем не хочется, а во-вторых, я знаю, что всё равно скоро умру. Но мне на это тоже совершенно наплевать – у меня не осталось больше сил так жить, как я живу последние десять лет.
Пианист играет все сонаты Бетховена. Я их знаю наизусть, как какой-нибудь «Отче наш». Я много чего знаю, не зря же все вечера в своей молодости провела в двух залах – Большом и Малом в городе, который дорог каждому русскому человеку. Это были мои храмы, а музыканты для меня – сверхчеловеки. Ведь я живу благодаря им! То, что они дали мне в этой страшной жизни – бесценно. Я никогда не перестану быть им благодарной за всё, что они для меня сделали.
Вот начинается «Лунная соната» – музыка, которую я слышала без преувеличения миллион раз, она звучит по радио и ТВ, во всех концертах, её знают даже люди, совершенно далёкие от всякого искусства. И я знаю её с раннего-раннего детства, наверное, с тех пор, когда и говорить-то ещё не умела…