Перехват идеи.
Самое несообразное, что произошло с идеей конституции в России, — это ее перехват большевиками-ленинцами и использование в политико-правовой жизни в целях, в корне противоположных тем, во имя которых сложился и утвердился этот высокозначимый институт демократии и права.
Уже в 1918 году принимается первая советская Конституция, затем в течение исторически короткого срока - еще три Конституции (1924, 1936, 1977 гг.).
Обычно при характеристике советских конституций, как и конституций "других Социалистических стран", конституций союзных и автономных республик СССР, акцент де лается на том, что все они — не строго юридически законодательные документы, обладающие наиболее высокой в стране юридической силой (хотя каждая из них имела подзаголовок "основной закон"), а скорее партийно-политические, декларативные и даже официозные теоретические документы.
В общем, это верно, и указанная черта даже утвердилась в виде некой советской конституционной традиции (в заглавной части — декларативные дефиниции, непременно законодательные определения сути "конституционного строя", экономической системы, форм собственности и др.)
И все же, надо полагать, мы до настоящего времени не определили того главного, что раскрывает само существо, предназначение, притом правовое предназначение, советских конституций. Это существо и предназначение состоит в том, что именно советские конституции были призваны легализовать, придать юридически оправданный статус тому высшему революционному праву, которое, согласно марксистскому, ленинско-сталинскому большевистскому мировоззрению, "по праву" принадлежало рабочему классу, беднейшему крестьянству, трудящимся, их авангарду — коммунистической партии.
При этом нужно видеть те существенные отличия, которые характерны для такого конституционного закрепления этого "высшего права" в Конституциях 1918 и 1924 годов, то есть в пору прямых насильственно-революционных акций, и в Конституциях 1936 и 1977 годов, в годы утвердившегося военно-коммунистического строя, созданного в условиях тирании единоличного вождя — Сталина.
Конституции 1918 и 1924 годов прямо провозглашали всевластие носителя высшего революционного права — диктатуры пролетариата, юридические преимущества рабочего класса, принудительный труд, возможность прямых репрессивных мер против эксплуататоров и т.д. — словом, прямую, слегка юридически оформленную революционную диктатуру, легализующую непосредственное насилие в отношении ряда слоев населения (эксплуататоров, угнетателей).
Начиная с 1930-х годов, когда наступила новая полоса советского развития (и когда кардинальные революционные акции ничуть не ослабли; свидетельство тому — коллективизация, Большой террор, "преобразование природы"), советские Конституции 1936 и 1977 годов, сообразно особенностям сталинской эпохи военно-коммунистического, единодержавного всевластия вождя, юридически по-иному выразили и легализовали свою суть — всемогущее революционное право.
Четыре момента представляются здесь наиболее существенными.
Во-первых, альтернативами устраненных из текста одиозных формулировок типа "диктатура пролетариата" стали те категории и начала, которые фактически осуществляли тираническую деятельность, — советское государство, действующее в виде всевластных Советов "снизу доверху", "социалистическая законность".
Во-вторых, в тексте конституций в различных, явно хитроумных вариантах закреплено безусловное верховенство в государственно-правовой жизни коммунистической партии (либо в виде указания на то, что партия образует 'ядро" всех государственных и общественных организаций — ст.136 Конституции 1936 года, либо в виде конституционной записи о коммунистической партии как "руководящей и направляющей" силе в обществе — ст.6 Конституции 1977 года).
В-третьих, в Конституции не содержалось ничего, буквально ничего, что могло хотя бы в какой-то малой степени препятствовать реальному, фактическому всемогуществу партгосноменклатуры, верховных инстанций коммунистической партии, способных в силу сложившихся порядков напрямую, минуя государственные органы, командовать вооруженными силами, карательно-репрессивными учреждениями, чиновничьим аппаратом.
И наконец, в-четвертых, Конституции 1936 и 1977 годов — конституции сталинской эпохи и брежневского неосталинизма, сохраняя всю свою направленность на решение задач "пролетарского всевластия", создали мощное правовое прикрытие этому всевластию: они настолько оказались нашпигованными внешне демократическими формулами к лозунгами (вроде "все для человека, все во имя человека"), да притом такими, которые внешне напоминали институты и правовые формы развитых демократических стран, что и впрямь создавалась иллюзия некой демократии "нового и высшего" типа и "передового" права, доселе невиданного по уровню развития.