Эта теория пришлась по душе многим на Западе. Артур Шопенгауэр не сомневался в том, что действительность, которую мы видим вокруг себя, — мираж, порожденный нашим сознанием. Мы находимся в плену иллюзий, плотная завеса не позволяет разглядеть истину.
Но что скрывается за иллюзорным миром? Какова настоящая реальность? Учитель Шопенгауэра Кант говорил, что мир — лишь наше представление о нем, а истинная действительность для человека непознаваема. В этом Шопенгауэр с ним не соглашался. Он считал, что в основе реального мира лежит акт воли, непрерывный импульс, иррациональная сила.
Этой теории посвящена главная книга Шопенгауэра «Мир как воля и представление». В нашем представлении мир предстает скоплением индивидов; однако воля (по мнению философа, она и есть настоящий мир) всегда едина, хоть и предстает во множестве разных воплощений.
Шопенгауэр опубликовал «Мир как воля и представление» в тридцать лет, ни на миг не сомневаясь, что написал фундаментальный труд, который тут же будет по достоинству оценен и непременно войдет в историю философии. В действительности же книгу ждал ледяной прием. Философ еще много лет прозябал в безвестности, в то время как величайшим философом эпохи считался презираемый им Гегель. В оправдание своей неудачи он приводил афоризм Лихтенберга: «Если при ударе книгой о голову раздается пустой звук, стоит ли винить в этом книгу?»
Шопенгауэр, старый брюзга, которого Ортега назвал «морщинистым гигантом с желчью вместо крови», был большим пессимистом во всем, что касалось человеческой природы. Он полагал, что все мы по натуре эгоисты, и моральные нормы — единственное средство защиты от жестокости и зависти ближнего. «Рассуждая об эгоизме, — писал он, — я придумал замечательную гиперболу: «Для большинства людей совершить убийство так же легко, как стряхнуть грязь со своих сапог». И тут же понял, что никакая это не гипербола».
Шопенгауэр считал полигамию более естественной и гуманной, чем моногамия. Среди аргументов в защиту многоженства он приводил и такой: «Полигамия позволяет не сближаться чересчур с родителями жены, которые имеют обыкновение вмешиваться в семейную жизнь детей и вполне способны разрушить ее до основания. Однако, — добавлял философ, поразмыслив, — десять свекровей взамен одной — это уж чересчур».
Признание пришло к Шопенгауэру в последние годы жизни. В то время с ним пытался сблизиться один известный в Германии профессор философии, но мыслитель решительно и даже грубо отклонил его дружбу, заявив, что сияние столь яркого светила ослепляет его, вынуждая поступить по примеру скорпиона, которого вытащили на свет и не дают вернуться в спасительную темноту, то есть отравиться собственным ядом.
Незадачливый профессор пал жертвой ненависти, которую Шопенгауэр питал к ученой братии. Незадолго до смерти он произнес: «Мне не жаль, что тело мое пойдет на корм червям. Куда страшнее, что всякие профессора станут копаться в моих книгах».
Шопенгауэр не видел в моногамии никакой добродетели, напротив, считал ее противоестественной. «В молодости, — писал он, — мужчине требуется слишком много, а с годами все меньше. Женщине же наоборот. Потому большинство мужчин в молодости распутники, а к старости рогоносцы».
Первый труд Шопенгауэра (за который он получил степень доктора) назывался «О четверояком корне закона достаточного основания». Только что вышедшую книгу он сразу же с гордостью показал матери, тоже писательнице, с которой в те времена был очень дружен (вскоре от этой дружбы не осталось и следа). Прочтя название, мать поморщилась:
— Что это еще за четвероякий корень? Или ты написал пособие для аптекарей?
Шопенгауэр, как известно, считал, что в основе мира лежит воля. Эта воля выражена в каждой вещи (и, разумеется, в каждом человеке), и через них обращается к нам, но чтобы услышать ее зов, нужно отрешиться от себя. Полностью отказаться от собственной воли. Другими словами, чтобы постичь тайну бытия, нужно преодолеть тесные границы собственной личности и превратиться в нечто вроде «мирового ока».
Сафрански рассказывает, как однажды, гуляя по Дрезденскому ботаническому саду, Шопенгауэр надолго застыл у клумбы с цветами и благоговейно их разглядывал, словно внимая одному ему слышным голосам. Приметив странного господина, садовник подошел к нему и поинтересовался, кто он и что, собственно говоря, делает возле клумбы.