Вставив свои размышления в контекст философии саудаде, самым глубоким и тонким истолкователем которой был, конечно, он, автор Эстетики и энигматики полиптиха понимал философию как Теорию, которую, в свою очередь, воспринимал очень близко к Алвару Рибейру[68] как «видение вещей, как они есть»[69], ибо «видеть Бога» было бы истинным движением теоретической мысли, которая в глаголе «иметься» видит свое истинное слово[70].
Но если теорию можно определить скорее как область глагола видеть, чем глагола говорить, и если теоретиком движет желание достигнуть лицезрения Бога или его благодатной интуиции, как же тогда возможны теоретическое мышление и дискурс, особенно те, что касаются любви и смерти – основных тем философии Афонсу Бутельу, если, как утверждает философ, иррациональное является одним из атрибутов или трансцендентов любви, а абсурд, уже бытийный, а не логический – самой сущностью смерти?
На этот, очевидно, вдвойне трудный и вдвойне мучительный вопрос Афонсу Бутельу отвечает, замечая, что, с одной стороны, как подтверждает португальская философия от Дона Дуарте до Леонарду Куимбры, есть думающая материя, исходящая из сердца или чувства, а не от рассудка, которая не превращается по этой причине в противоположную рассудку, в самом широком смысле этого термина, а с другой – что «мышление изобилует отношениями, которые превосходят чисто рациональное понимание сущности», так что «всегда можно думать о загадке и тайне»[71].
Для Афонсу Бутельу тайна основывается на признании абсолютного, понимаемого как идея, которая определяет самое себя как трансцендентную по сравнению с познанием человека, находя свою сущность в движении, направленном на самораскрытие и самосохранение, в развитии духа своего невидимого света. Со своей стороны, загадка соответствует положению души, которая еще не вкусила света и которая, не зная своего места в отношении света, все время задает себе неопределенные вопросы[72].
Таким образом, философ-саудосист, занимая место в самой значительной тенденции нашей современной философии, одновременно с мышлением о первозданной тайне и образе земного Рая, который уходит от нас и всегда возвращается к нам, в своей самой глубокой правде, представляя все познание и знание как философские категории, также разделяет концепцию одного рассудка, открытого другому, отличающемуся от себя, не ощущающего как чуждые себе чувство или «сердечное знание», которые так хорошо умел анализировать и понимать наш Дон Дуарте, отличавшийся чувствительной и сверхчувствительной интуицией или понимающим воображением. Можно было бы даже сказать, что Афонсу Бутельу старается продвинуть дальше и глубже, чем кто-либо из португальских философов – его предшественников смелое и необходимое намерение проявить и развить все возможности, которые содержались для философского мышления в этой новой концепции рассудка так же, как и в гнозическом значении чувства или «сердечного знания» и радикальном умозрительном импульсе первообраза или предвечного образа, являющегося общим источником мифа и философии.
Что касается сердечной мудрости или знания, философ замечает, что они выражают индивидуальность любящего, различая его по божественной тайне или загадке «неведомого вопроса»[73].
Так, именно эта гносеология чувства объясняет или дает первотолчок объяснению того, что для Афонсу Бутельу смерть, являясь тайной, не только всегда вызывает мысли о себе, но и несет в себе возможность стать отправной точкой философии и началом знания, более радикального, чем основные категории основы и опоры, предложенные соответственно его учителями Жозе Мариньу и Алвару Рибейру.
В действительности, как думает Афонсу Бутельу, оба этих понятия, употребляемые как первопричина, находились за пределами истинного начала, требуемого познанием и духовным смыслом, приписываемым обоими этими португальскими философами своим концепциям разумного. Таким образом, при признании за смертью статуса тайны и видении в ней исходного пункта или начала познания преодолевается вся ограниченность, а признанию придается все то богатство, которое было в нем сокрыто[74].