Эдуарду Лоуренсу
Также ученик Жуакина де Карвалью, ассистентом которого он был, Эдуарду Лоуренсу (1923) посвятил в последние годы некоторое философское внимание саудаде[144] [145], говоря о своей интерпретации Португалии и португальских истории и судьбы, считая его мифом и имея в виду некоторые высшие моменты его поэтического или литературного выражения (Жуана де Барруша, Камоэнса, Гарретта, Пашкуайша, Пессоа), в дополнение к уже обильной философской продукции о его феноменологии или метафизическом измерении[146].
Знаменитый автор Гетеродоксии считает, повторяя заключение, которое сегодня спокойно поддерживается всеми, что саудаде – это универсальное чувство, а не состояние и не опыт, не переводимые и испытываемые только португальцами, определяя его как «счастливую меланхолию», как память и осознание важного времени человеческой жизни, плотское, а не абстрактное, сопровождаемое тонким ощущением его нереальности, сознанием «существа, которое не имеет и не может иметь более высокого созерцания самого себя как прошлое в трансе будущего»[147].
Пытаясь разъяснить или дополнить это определение, Эдуарду Лоуренсу, как его далекий предшественник король Дон Дуарте – важно, что это единственный философ саудаде, на чьем мышлении он останавливается[148], стремится определить, что отличает чувство саудаде от других родственных ему чувств, таких как ностальгия или меланхолия, не отказываясь также, как это делали другие мыслители, которые до него размышляли о значении саудаде, проанализировать основные отношения между саудаде и себаштианизмом. Проницательный автор Лабиринта саудаде замечает, что саудаде, мифология и ностальгия представляют собой модуляции отношения человека, существа, характеризующегося памятью и чувствительностью, со временем, но понимаемом не как необратимая последовательность, а как временность или человеческий век, как игра памяти, что позволяет приостановку этого необратимого времени и является источником эмоции, не сравнимой ни с какой другой, благодаря чему человек чувствует как свою быстротечность, так и свою вечность.
Именно разные способы обращения памяти к прошлому, разные способы вспоминать и по-разному переживать прожитое и придавать ему различные смыслы, а также, в некотором роде, изобретать как нечто фиктивное или художественную реальность различают между собой меланхолию, ностальгию и саудаде.
В то время как меланхолия, согласно Эдуарду Лоуренсу, относится к прошлому как чему-то определенному и невозвратно ушедшему, составляя таким образом первое и самое острое выражение временности или человеческого времени, ностальгия относится к определенному прошлому, индивидуализированным месту или мгновению, которые, хотя и остаются за пределами достижимого для человека, однако предстают перед ним как нечто возвратимое в реальной или воображаемой действительности.
Чтобы понять, как его рассматривает эссеист, следует сказать, что саудаде, которое нельзя ни путать, ни смешивать с этими двумя чувствами, однако, участвует в них обоих «парадоксальным и странным образом», так что становится лабиринтом и загадкой для тех, кто его пережил «как самое таинственное и драгоценное из чувств».
Манера одержимого саудаде существа возвращаться к прошлому не является ни ностальгической, ни меланхолической, ибо оно так глубоко связано с тем, что любит, идентифицируясь с ним, что его взгляд в прошлое видит в большей степени мечту, чем реальность, что означает, как подметили уже Леонарду и Афонсу Бутельу, что для саудаде прошлое – это время мечты или воображения, а память саудаде – это творческая или изобретательная память.
На самом деле, как тонко подмечает эссеист, «саудаде – это не представление, а переживание в чистом виде», а свойственная ему память – это не нечто, что, как воображение или фантазия, было бы способом для памяти инсценировать свои способы представления, а для саудосистского сознания – игры с самим собой. На этот раз не «я» созерцает саудаде, но саудаде завладевает «я», превращая его в саудаде. Отсюда – заключение Эдуарду Лоуренсу, что это не мы испытываем саудаде, а саудаде овладевает нами, делает из нас свой предмет, из чего следует, что оно не относится ни к психологии, ни к гносеологии, а только к «парадоксальной онтологии»[149].
144
145
В отличие от других современных португальских мыслителей (Эдуарду де Соузы, Жозе Мариньу, Афонсу Бутельу, Антониу Куадруша), которые, усвоив философскую традицию, восходящую к Шеллингу и Керени, Юнгу или Элиаде, используют термин «миф» в строгом смысле важного повествования об истоках, эссеист употребляет его в повседневном смысле слова для обозначения чего-то нереального, фантастического или чудесного, ставшего постоянной бессознательной отсылкой или общим местом в определенную эпоху.
146
Из авторов, писавших о саудаде, только Дон Дуарте заслужил некоторое внимание блестящего эссеиста, а столь значительные авторы, как Леонарду Куимбра, Жуакин де Карвалью, Силвиу Лима, Антониу де Магальяйнш, Афонсу Бутельу и Жуан Феррейра, отсутствуют в его исследовании. Это можно было бы объяснить его утверждением, что «одержимые до такой степени саудаде, португальцы отказались определить его», что авторы, которым посвящена наша книга, категорически опровергают.
147