9. Не таким богатым, как у Антониу Жасинту и Мариу Антониу, выглядит саудосистский опыт поэтов из Бенгелы, о которых я недавно вспоминал – Айреша де Алмейды Сантуша и Алды Лары.
Фактически в скудном творчестве первого утверждается, прежде всего, саудаде по прожитому времени (с. 46–47) или ушедшей любви (с. 35 и 68), хотя саудаде лежит в основе всей его поэзии, так что поэт признается: «У меня саудаде по всему, / У меня саудаде даже / По саудаде, что я испытывал» (с. 52)[231]. Здесь вводится новый аспект саудосистского переживания – возможность испытывать сегодня саудаде по саудаде, испытанному в некоторые моменты прошлого – особенность, которую с ним разделяют немногие или вообще никакие чувства, ибо ни одно из них не сохраняет такого внутреннего отношения со временем, которое, будучи его основным элементом, словно парадоксально им отрицается или уничтожается.
Что до безвременно ушедшей поэтессы из Бенгелы, чье творчество отмечено спокойным и сияющим оптимизмом, сохраняющим всегда нежную и любовную искренность, саудаде по детству или далекой земле – по Африке в Коимбре и по Коимбре в Анголе – это саудаде, происходящее из «кротости»[232], и обещание постоянного обновления жизни, символизированное в образе сына как утверждения надежды, надежды, которая в доверительном лиризме Алды Ла является преобладающим и все подавляющим элементом того, что может быть ностальгическим и печальным в чувстве саудаде, так что можно сказать, что она более чем саудосистская поэтесса, она – певица нерушимой надежды, в которой есть религиозный акцент и глубокое чувство любовной общности.
10. В 1960-е и 1970-е гг., за исключением произведений Мариу Антониу, связанная с саудаде тематика словно исчезает из поэзии Анголы, ибо ни в лирических текстах Арналду Сантуша (1935), ни в смелых поэтических опытах Давида Мештре (1948–1998), ни в кратких, но значительных лирических отступлениях Мануэла Руя (1941) оно не появляется, став теперь компонентом прозы, а именно рассказов Кинашише (1965) того же Арналду Сантуша или новелл Раньше в жизни Луандину Виейры (1936), в которых можно найти саудосистское эхо, выраженное в ностальгическом воскрешении детства, встречающееся в обоих этих произведениях.
1980-е гг., особенно в своей второй половине, представляют собой четкий поворот в ангольском лиризме с утверждением нового поколения, решительно отстоящего от насущных политических и социальных нужд революционной поэзии; это поколение ищет вдохновения в произведениях, до этого запрещенных или не афишировавшихся, Мариу Антониу или в великом формальном переломе, явленном поэзией Давида Мештре.
В этом новом поколении, представленным индивидуальными голосами Паулы Тавареш (1952), Жозе Луиша Мендонсы (1955), Жуана Маймоны (1955), Э. Бонавены (1955) или Лопиту Фейжоо (1963), у которых лирический герой приобретает то место, которое занимает в любой истинной поэзии, чувство саудаде, хотя и не всегда прямо и явно выраженное, проявляется весьма заметно, особенно в области любовной поэзии, которую эти молодые поэты обильно культивируют по канонам, исходящим от конкретики и визуальной поэзии, и формальных поисков, которым не чужды уроки сюрреализма или таких португальских поэтов, как София де Мелло Брейнер Андресен, Эрберту Элдер или Антониу Рамуш Роза. Здесь вспоминается поэма в прозе Э. Бонавены с чисто иллюстративным названием Узник саудаде, в которой поэт, разлученный с любимой женщиной, замечает: «Об этих слезах я тебе не скажу, так как пролил их, не желая того. Я расскажу тебе о сознательной печали, к которой прибегаю, как к талисману, чтобы спастись от саудаде», добавляя в другом эпизоде того же текста: «Если бы ты знала то, что знает мое сердце, то знала бы, как тяготит расстояние. Когда саудаде сгущается, оно нам мешает дышать, как если бы мы дышали, никогда не выдыхая воздуха. Сгустившееся саудаде заставляет нас раздувать до предела легкие из чувства сопротивления». И продолжает: «Возможно, я не знаю, о чем говорю, ибо не чувствовал чужого саудаде, но я знаю, как мне больно из-за этого огромного саудаде», превращающего его в «узника отсутствия»[233].