Саудаде, понятое таким образом, идентифицируется с португальской душой и «португальским духом», ибо именно через него португальский гений найдет свое наиболее подлинное поэтическое, философское и религиозное выражение[7], и именно оно поэтому является фундаментом «искусства быть португальцем»[8].
Имея это национальное или личное измерение в качестве субстанции португальского духа или души, саудаде, в той мере, в которой оно является духовным синтезом Желания и Боли, а также Печали и Радости, Света и Тени, Жизни и Смерти, и в той мере, в которой расширяется его Природа, или в своем масштабе и космическом измерении оказывается «той самой мировой душой, в которой реализуется единство всего существующего»[9], что означает, что оно обладает первостепенным онтологическим, метафизическим и трансцендентальным значением, которое Пашкуайш пытался уловить и определить в своем поэтическом и философском творчестве.
Делая воспоминание и желание двумя элементами, в своем сочетании образующими саудаде, автор Универсального человека совпадает с тем определением, которое ему дали король Дон Дуарте и Дуарте Нунеш де Леан, так же как, утверждая, что чувство саудаде – это «желание любимой вещи или создания, переходящее в боль от их отсутствия», он воскрешает концепцию Дона Франсишку Мануэла де Мелу, который считал любовь и отсутствие «родителями саудаде».
Это совпадение или сближение саудосистского мышления Пашкуайша с мышлением указанных трех авторов, на первый взгляд, может показаться невероятным, но при более тщательном размышлении оно проявляет себя как более очевидное, чем реальное, ибо, как видим, поэт-философ уничтожил или изменил все их понятия или всю их концепцию, возвысив их до области в чистом виде личной или субъективной, ибо предшествующие мыслители считали их в высшей степени космическими или трансцендентальными. Он же не только утверждал, что саудаде – «это сама мировая душа, в которой реализуется все, что существует», но и говорил, что оно – это «соединенные Память и Надежда, выходящие за пределы таинственного томления».
Эта идея или образ была разъяснена или развита поэтом Теней, который добавил к этому, что «вещи и существа живут более в нашей памяти, чем в наших глазах», ибо «существовать значит быть в чьей-то памяти, а для этого надо любить».
Для вдохновенного автора Всегда «только любовь создает неразрушимую субстанцию, в которой отражается наш образ», будучи поэтому «сырьем для Духа», «союзом надежды и памяти, божественного духа и его падших или материальных форм», что равнозначно заявлению, что все это – создание саудаде. Развивая эту же самую идею, Пашкуайш также заявит, что вселенная как бесконечная память о надежде представляет собой космическое выражение саудаде.
Хотя Тейшейра де Пашкуайш признавал, что «Бог в основе всего» и что божественное существо таинственно и необъяснимо, ибо причиной его собственного существования является тайна, а вследствие этого «у истоков все тайна», он думал, что несовершенство вечно, как боль и любовь, и поэтому Бог – не абсолют, но только один из квази-абсолютов или только эскиз абсолюта. Фактически, в мышлении поэта-философа, как и у Сампайу Бруну, грехопадение представлялось ему божественным падением, преступлением или грехом Творца, подлежащим искуплению или же освобождению от него.
Таким образом, для Пашкуайша творение – дело уменьшенного Бога, Бога бессильного или не всесильного, а не Бога-абсолюта, представляющего свое движение изнутри себя вовне себя, объективацию Бога, которая должна была привести к трансформации духовного принципа, означающего божественное существо в материальном теле, космос или вселенную, сохраняющие свою божественную природу, но в падшем или несовершенном виде.
С другой стороны, согласно автору Возвращения в Рай, творение не следовало бы понимать как получение из Ничего какого-то существа или вещи, его следует понимать как получение одной вещи из другой, что равноценно откровению, пробуждению к жизни чего-то нового из предыдущей субстанции, реализуя возможности, которые так или иначе уже существовали, но были скрыты или латентны.