Сириус откладывает записку и запускает пальцы в слишком уж отросшие волосы. Разумеется, ему и без приглашения приходила в голову идея найти Римуса после короткой встречи в Визжащей хижине. Но, прямо сказать, он не готов навлечь на него малейшую опасность.
Или причина в другом.
В Азкабане он только и мог, что думать — и он научился проходить этот путь за секунды, распознавая ложь самому себе и преодолевая её. Вообще-то, обычно это больно. Но теперь это не его болевой порог. Что называется — бить бесполезно.
Он смотрит на себя в зеркало (он сейчас один в доме добросердечной магглы, приютившей его на неделе, но всё равно он запер дверь магией).
Он опешил, когда сделал это впервые после Азкабана, но, на самом деле, ничего удивительного в этом нет. Просто… Изнутри всегда чувствуешь себя… плюс-минус нормальным. Но правда в том, что он выглядит отвратительно. Он похож на скелет. На татуированную мумию — вылитый ледяной человек Эци. Ну, правда, волосатый. Спасибо, маггла вычесала ему колтуны. Это ненадолго — он никогда не останавливается на одном месте, скоро опять всё запутается и будет чесаться. Пока это его неизбежная реальность. Будет ли она когда-нибудь другой.
Он не хотел бы приобщать к этой реальности Римуса — и из-за опасности, конечно, тоже, но больше потому, что понятия не имеет, что может ему дать сегодня. Осталось ли от них что-нибудь, кроме воспоминаний, и не всех счастливых, к сожалению. Не будет ли он сегодняшний контрастировать с этими воспоминаниями слишком невыносимо (будет).
Но если Римус соскучился. Или если ему есть, что сказать. Сириус не может не пойти.
Тетрадный лист реагирует точно так же, как это всегда делали пергаменты — поднимается в воздух, складываясь по старым сгибам. Сириус выгребает из кармана всю наличку, что у него есть, и оставляет маггле в качестве благодарности, распихивает по карманам яблоки и печенье, последний кусок вчерашнего пирога с патокой. Жалко, ветчина кончилась, но хоть что-то… Чёрт его знает, сколько придётся провести в пути.
Собачьи мысли попроще, но Сириус всё равно не может не думать. Куда он придёт вслед за самолётиком? Не к Римусу домой? Тому хватит ума назначить встречу где-нибудь на нейтральной безопасной территории? Пожалуйста.
Пожалуйста — потому что будет достаточно тяжело, если Римус теперь живёт не один.
Римус живёт один, и он, опрометчивый придурок, действительно ждёт его у себя в квартире. Сириус чувствует приятный запах дома, давно освоенного пространства — такого нельзя добиться, обитая где-то всего пару дней.
Он чувствует Сириуса тоже или слышит стук собачьих когтей на лестнице этими своими гиперчувствительными ушами — он распахивает двери сразу, как будто ждал под ними с тех самых пор, как выпустил записку в окно.
Сириусу страшно перевоплощаться. Римус видел его, он уже не удивится больше, чем тогда, в Хогвартсе, но тем не менее Сириусу приходится заставить себя сделать это.
— Где твои хорошенькие волчата? — спрашивает Сириус вместо приветствия, оглядываясь по сторонам и стараясь звучать хотя бы ровно, если не беззаботно. Это глупо, не с его голосом, которым он пользуется слишком редко, чтобы тот звучал управляемо.
Он и забыл, как Римус разгоняется до четырёхсот за полсекунды.
Он выглядит так, будто сейчас его ударит. Глаза у него темнеют от гнева, и он действительно бросается вперёд, ёмким, звериным движением, руки у него жилистые и сильные — или это Сириус стал былинкой за эти годы, но Римусу ничего не стоит схватить его за плечи и отшвырнуть к двери. Сириус чувствует боль в затылке и готовится получить всё, что заслужил, но Римус вдруг обмякает, приникнув к нему всем телом и вжавшись лбом в дверь у самого Сириусова виска. Сириус тогда расслабляет плечи и осторожно гладит его по спине, успокаивая, а потом прикрывает глаза.
Ему нужно в душ. Ему нужно поесть. Ему нужно рассказать всё, что Римус захочет знать. Но это всё вдруг становится таким незначительным.
Он мог бы сейчас умереть. Он чувствует себя сбывшимся до конца.
Потом, когда он жуёт курицу, отмытый и переодетый в школьный свитер Римуса (остальное ему чудовищно велико), Римус сидит напротив с чашкой чаю и смотрит на него с непередаваемым выражением лица. Сириус замечает это не сразу, занятый едой, но в один момент вдруг поднимает глаза и натыкается на его взгляд, полный бескомпромиссной любви, и это так откровенно, так искренне, что у Сириуса сердце сбивается с ритма.
— Надеюсь, я когда-нибудь снова научусь есть по-человечески, — ворчит он, захлёстываемый смешанными чувствами, — медленно, и вообще… чувствовать вкус, а не только температуру, — Римус кивает, нисколько не сбиваясь со своей волны, и Сириусу приходится попросить: — Прекрати так смотреть. Я знаю, что выгляжу… странно.
— Придурок, — говорит Римус ласково, словно наслаждаясь тем, что ему доступны эти возможности: смотреть на него вот так и обзываться, — Ты не можешь не понимать. Ты здесь. Больше ничего не имеет значения.
— Ты ни о чём не хочешь меня спросить? — предлагает Сириус, привычно расслабляясь внутренне перед встречей с болью.
Что бы они ни взялись обсуждать — ни одна тема не будет лёгкой. Они расстались паршиво, у двенадцати лет разлуки длинный шлейф недомолвок, подозрений, ссор и опрометчивых решений, и на самом деле просто чудо, что теперь у Римуса могут быть вот такие глаза, когда он смотрит на него.
Римус качает головой отрицательно, но серьёзнеет.
— Не сейчас, это точно.
Ему кто-то звонит по работе, из разговора Сириус понимает, что Римус работает у магглов, корректором или вроде того, речь идёт о каком-то классификаторе лекарственных трав, который они готовят к выпуску. Сириус отправляет тарелки в раковину отмываться самостоятельно, Римус оборачивается из коридора на позвякивание посуды, всё ещё прижимая трубку к уху, и провожает глазами палочку Регулуса у него в руке.
Сириус тогда тоже смотрит на неё, длинную, чёрную и прямую, прежде чем сунуть по привычке в рукав, а потом переложить в карман (в свитере она держится куда хуже, чем в мантии). Мать сохранила палочку Регулуса как память о нём, и Сириус несказанно рад был её обнаружить, когда после побега из Азкабана приполз отлежаться на площади Гриммо.
Римус всё ещё не закончил свой разговор, и Сириус, не зная, чем себя занять, выглядывает в окно. Там видно уходящую вправо улицу, ряд маггловских магазинчиков и кофейню на углу. Ничего примечательного, но он застывает, бездумно глядя на проезжающие автомобили, и вздрагивает, когда Римус обнимает его со спины, тёплый и такой родной.
Сириус мог бы так простоять вечность, но Римусу мало — он запускает руки ему под свитер, как будто это в принципе может быть приятно, щупать его костлявую грудь. Но кажется, что ему просто это нужно, не ради какого-то продолжения, а просто чтобы насладиться возможностью прикасаться, ощущать, и только поэтому Сириус не уходит от контакта, хотя ему неловко.
— Расслабься, — шепчет ему Римус и целует за ухом.
После душа Сириус собрал свои космы в пучок, и Римус этим беззастенчиво пользуется.
— Это мой максимум, — хмыкает Сириус.
Он действительно постоянно в состоянии «бей или беги», у него часто болит голова от перенапряжения, но он привык это почти не замечать.
— Расслабься, — просит Римус снова и поворачивает его к себе, чтобы взять лицо в ладони. — Всё теперь будет хорошо.