Нет нужды говорить о том, что существует множество способов, с помощью которых психоанализ использовался или может быть использован для объяснения ужасов. Пространство и, возможно, терпение не позволяют подробно рассмотреть их все или даже значительное их число. Далее я рассмотрю некоторые из наиболее весомых, на мой взгляд, утверждений психоанализа относительно того, что я назвал парадоксом ужаса. И хотя я подозреваю, что они не дают исчерпывающего ответа на поставленные здесь вопросы, я не отрицаю, что в определенных случаях - в конкретных произведениях, поджанрах или циклах - психоаналитические рамки могут дополнить наше понимание рассматриваемого материала. Это будет наиболее бесспорно в тех случаях, когда конкретные примеры ужасов будут отражены психоаналитическими мифами или когда психоаналитическая образность сама по себе сходится со значимыми культурными мифами (а значит, так сказать, совпадает с аналогичными мифами в данных хоррор-фикшнах).
Когда я впервые начал серьезно изучать ужас, меня привлекла психоаналитическая модель объяснения,26 в частности, модель, разработанная Эрнестом Джонсом в книге "О кошмаре". Этот подход показался мне особенно плодотворным, поскольку он был чувствителен к существенной амбивалентности, которую, казалось, несет в себе ужас: притяжение и отталкивание. Таким образом, психоаналитическая модель, разработанная Джонсом, показалась мне особенно подходящей для анализа ужаса, поскольку она с головой окунулась в то, что я назвал парадоксом ужаса.
В книге "О кошмаре" Джонс использует фрейдистский анализ кошмара, т.е. анализ исполнения желаний, чтобы разгадать символическое значение и структуру таких фигур средневекового суеверия, как инкуб, вампир, оборотень, дьявол и ведьма. Центральным понятием в трактовке Джонсом образов кошмара является конфликт или амбивалентность. Продукты работы сновидения, как утверждается, часто одновременно привлекательны и отталкивающи, поскольку они функционируют, чтобы выразить как желание, так и его запрет. Джонс пишет:
Причина, по которой объект, увиденный в кошмаре, является страшным или отвратительным, заключается лишь в том, что представление лежащего в основе желания не допускается в его обнаженном виде, так что сновидение представляет собой компромисс, с одной стороны, желания, а с другой - сильного страха, связанного с запретом.
Например, по мнению Джонса, у вампиров из суеверий есть два фундаментальных составляющих атрибута: месть и кровососание. Мифический вампир, в отличие от современного вампира из фильмов и художественной литературы, сначала посещает своих родственников. Для Джонса это означает тоску родственников по любимому человеку, вернувшемуся из мертвых. Но фигура заряжена ужасом. Страшным является кровососание, которое Джонс связывает с соблазнением. Короче говоря, желание кровосмесительной встречи с мертвым родственником трансформируется, через форму отрицания, в нападение - влечение и любовь метаморфируются в отвращение и садизм. В то же время, посредством проекции, живые изображают себя пассивными жертвами, наделяя мертвых измерением активного агентства, позволяющего получать удовольствие без вины. То есть мертвые предлагаются как грешные агрессоры, а живые - как якобы незадачливые (и, следовательно, "невинные") жертвы. Наконец, Джонс связывает кровососание не только с изнуряющими объятиями инкуба, но и с регрессивной смесью сосания и кусания, характерной для оральной стадии психосексуального развития. Отрицанием - превращением любви в ненависть - проекцией - через которую желанный мертвый становится активным, а желанный живой - пассивным - и регрессией - от генитальной до оральной сексуальности - легенда о вампирах удовлетворяет кровосмесительные и некрофильские желания, объединяя их в устрашающей иконографии.
То есть для Джонса кошмар и фигуры кошмара, такие как вампир - то есть сам материал ужасов - привлекательны тем, что в них проявляются желания, в частности, сексуальные. Однако эти желания запрещены или подавлены. Они не могут быть признаны открыто. Вот тут-то и приходят на помощь ужасающие, отталкивающие образы. Они маскируют неосознанное желание. Они функционируют как камуфляж; внутренний цензор не может обвинить сновидицу в этих образах, потому что они ее преследуют; она находит их страшными и отталкивающими, поэтому нельзя считать, что она ими наслаждается (хотя на самом деле она их наслаждается, поскольку они выражают глубинные психосексуальные желания, пусть и в муфтированном виде). Отвращение и омерзение, которые вызывают ужасные образы, - это цена, которую сновидица платит за исполнение своего желания.