Уместным контрпримером могут служить головоногие моллюски, пожирающие мужчин и женщин, так называемые Haploteuthis, в рассказе Г.Г. Уэллса "Морские рейдеры". Обнаружение этих ужасных существ быстро перерастает в противостояние, после чего появляется информация о дальнейших появлениях этих прожорливых глубоководных существ. Рассказ в первую очередь посвящен действию, а во вторую - размышлениям о причинах наступления головоногих. Но это никогда не связано в рамках сюжета с теми ассоциативными цепочками, которые могли бы привести к ранним травмам или конфликтам. Ни один из персонажей не развивается таким образом, чтобы мы могли рассматривать головоногих как объективные корреляты их подавленных психических конфликтов, ни один из головоногих не описывается таким образом, чтобы привести к стандартным формам психоаналитического символизма. Правда, головоногие моллюски приходят из глубин, но это трудно расценить как подавление психического материала, поскольку невозможно определить содержание того подавленного материала, который они могли бы представлять. Можно сказать, что, поскольку головоногие пожирают людей, они представляют подавленные, инфантильные тревоги по поводу того, что их могут сожрать. Но, с другой стороны, поскольку некоторые глубоководные существа действительно пожирают людей, и поскольку быть буквально съеденным - это законный страх взрослого человека, и поскольку в этой истории нет ничего, что могло бы навести на мысль о связи с предполагаемым страхом ребенка быть съеденным родителем или суррогатом родительского чувства, нет никакой реальной силы для утверждения, что головоногие - это своего рода родительская фигура и что эта история демонстрирует глубоко запрятанную душу, инфантильный страх быть загрызенным мамой и папой.
Этот случай должен служить контрпримером как для узкой психоаналитической попытки свести ужасающие фигуры к подавленным, сексуальным желаниям, так и для более широкого подхода, который сводит эти фигуры к тревогам и желаниям, которые могут быть сексуальными или мобилизовать другой, латентный, архаичный материал.
Более того, если этот контрпример убедителен, то легко понять, что есть еще много других, откуда они взялись (и не только из-под воды). Подобно головоногим моллюскам, бесчисленные динозавры, замороженные в айсбергах или найденные на потерянных континентах, гигантские насекомые в джунглях и осьминоги из космоса не обязательно должны фигурировать в качестве эмблем психического конфликта. Поэтому психоаналитическая редукция ужасных существ к объектам репрессии не является исчерпывающей для жанра; не все ужасные существа предвещают психический конфликт или желание. Поэтому психоаналитическое разрушение парадокса ужаса - в смысле платы за возвращение репрессированных - не является совершенно общим.
Для того чтобы выдвинуть вышеприведенный аргумент, я не оспариваю жизнеспособность психоанализа как способа интерпретации или объяснения. Да и не уместен такой вызов в подобной книге - для этого потребовалась бы отдельная книга. Однако для моих целей можно сохранить нейтралитет в вопросе об общем эпистемическом положении психоанализа как науки или герменевтики. Ведь мы видели, что даже если бы он был хорошо обоснован, он все равно не в состоянии дать исчерпывающий отчет о фигурах ужаса и, следовательно, о парадоксе ужаса.
Бывают вымыслы ужасов, которые соответствуют психоаналитическим моделям; очевидно, это наиболее вероятно в тех случаях, когда вымыслы испытали ощутимое влияние психоанализа. Но могут быть и ужастики, которые без авторского намерения затрагивают те виды травм, желаний и конфликтов, которые волнуют психоаналитика. И в таких историях, если психоанализ или какая-то его форма правдивы (что, конечно, может быть большим "если"), то психоаналитические влечения в данных случаях могут придать дополнительную силу пока еще не идентифицированному источнику влечения жанра в целом. То, что сила, которую они предоставляют, является дополнительной в соответствующих случаях, конечно, следует из признания того, что психоаналитический рассказ не является всеобъемлющим для жанра - то есть не охватывает все очевидные виды случаев.
Прежде чем оставить тему психоанализа и ужасов, полезным будет дополнительный комментарий по поводу актуальности понятия репрессии. В большинстве психоаналитических теорий ужаса при обсуждении ужасов и смежных жанров фантастики используется то или иное понятие репрессии. Объекты таких жанров будут восприниматься как фигуры репрессированного материала, а их появление в художественной литературе будет считаться высвобождением репрессии в приятной форме. Таким образом, в большинстве психоаналитических подходов практически аксиоматически предполагается, что если ужасное существо может быть обозначено как фигура подавленного психического материала, то это, в свою очередь, будет поддерживать объяснение того, каким образом эта фигура приносит удовольствие, проявляя то, что подавлено. Дальнейшим шагом было бы рассмотрение таких проявлений подавленного как трансгрессивных или подрывных - понятий, которые в современном употреблении также, по-видимому, связаны с удовольствием, т. е. с чувством освобождения.