Еще два, на мой взгляд, более глубоких возражения против предыдущих гипотез о парадоксе ужаса:
Пока что эта гипотеза касается только нарративов ужасов, более того, только нарративов ужасов определенного рода - а именно тех, которые включают такие элементы, как открытие, подтверждение, раскрытие, откровение, объяснение, гипотеза, ратиоцинация и т. д. Но есть образцы жанра ужасов, например, картины, которые не обязательно должны включать в себя нарратив; и есть, согласно моему обзору характерных сюжетов ужасов, нарративы ужасов, которые не включают в себя эти элементы. Это могут быть, например, сюжеты чистого начала или чистого противостояния. Более того, ранние гипотезы о парадоксе ужаса были отвергнуты из-за их недостаточной полноты. Но поскольку существуют случаи ужаса, которые не являются нарративами, и поскольку могут существовать нарративы ужаса, которые не развертывают элементы раскрытия, до сих пор определенные как центральный источник привлекательности ужаса, эта гипотеза должна быть отвергнута как не соответствующая собственным стандартам обобщения.
Это предположение, кажется, делает опыт ужаса слишком далеким от опыта жанра. Отвращение, которое мы испытываем к ужасному существу, слишком оторвано от источника притяжения, который мы находим в жанре. Это странно, ведь именно эмоция арт-хоррора отличает жанр. Действительно, очень часто именно ожидание того, что данное художественное произведение определяется этой эмоцией, заставляет нас выбирать его, а не кандидатов из других жанров. Поэтому кажется оправданным предположить, что то, что делает жанр особенным, должно иметь какую-то тесную связь с тем, что привлекает аудиторию искать его особенно. Но в этом отношении данный отчет пока что не выдерживает критики.
Первая критика абсолютно точно указывает на ограниченность моей гипотезы в ее нынешнем виде. Моя точка зрения еще не является достаточно полной. Жанр ужасов включает в себя такие примеры, как фотографии и картины, которые не предполагают продолжительного повествования, особенно продолжительного повествования того рода, который я выделил; кроме того, существуют ужасы чистого начала или чистого противостояния, которые не предлагают аудитории изысканных и иногда сложно артикулированных стратегий раскрытия, о которых говорилось выше. Однако я не рассматриваю эти замечания как решающие контрпримеры к моему подходу, а скорее как возможность углубить и расширить его, причем таким образом, чтобы справиться со вторым из этих возражений в ходе корректировки моей позиции с учетом первого возражения.
Я думаю, что наилучшее объяснение парадокса ужаса для большинства произведений страшного искусства будет очень похоже на то, которое я уже предложил. Однако, правда, он не охватывает не-нарративный ужас и ужасы, мало связанные с драмой раскрытия. Чтобы разобраться с этими случаями, нужно сказать больше; но это большее, что нужно сказать, согласуется с тем, что уже было сказано, и обогащает, а также расширяет разработанную до сих пор теорию.
Центральное место в моем подходе занимает идея о том, что объекты ужаса фундаментально связаны с когнитивными интересами, прежде всего с любопытством. Сюжетные гамбиты повествований о раскрытии/разоблачении играют с этим первоначальным познавательным аппетитом, расширяют, поддерживают и развивают его во многих направлениях. И именно в этом направлении обычно развиваются ужастики.
Но было бы ошибкой считать, что это любопытство зависит исключительно от сюжета, даже если сюжет некоторых видов фикшн - в частности, тех, что связаны с разоблачением, - доводит его до высшей точки. Ведь объекты искусства - ужасы - сами по себе тоже вызывают любопытство. Именно поэтому они могут поддерживать такие сюжеты о раскрытии, о которых говорилось выше. Следовательно, даже если верно, что ужасающее любопытство лучше всего эксплатируется в сюжетах раскрытия, и что в наиболее частых и убедительных случаях оно мобилизует такие сюжеты, верно и то, что оно может поощряться и вознаграждаться без нарративной контекстуализации сюжета раскрытия/разоблачения. Таким образом, может оказаться, что хотя ужас чаще всего, и, возможно, наиболее мощно и в первую очередь, развивается в нарративных контекстах раскрытия, он может возникать и в ненарративных и нераскрывающих контекстах по той же причине, а именно, благодаря способности объектов искусства-хоррора вызывать любопытство.