Наконец, что мы должны думать об ограничениях, раз ради добра нужно быть иногда злым? Если хорошо быть злым, зло — добро? По-видимому, нет, ведь тогда между добром и злом нет никакой разницы. Быть злым, в общем-то — зло, но хорошим быть, ну хотя бы иногда, стоит, ради того, чтобы добро было на свете.
Сомнительное предположение, если не сказать хуже. А то, что во всяком зле есть частичка добра, лишь подразумевает, что зло у нас не абсолютно. Может ли быть хорошим абсолютное зло? Оно бы тогда абсолютным не было. Из этого следствие: существование добра не требует необходимости существования абсолютного зла. Подтверждая добро, зло в некоторой степени участвует в нём, что автоматически исключает его из «абсолютного». Похоже, вместо этого, предполагается существование большей пользы от меньшего зла, которого могло бы вполне достаточно, чтобы гарантировать логически-концептуальный контраст, посредством коего польза, великое добро или польза, ПОЛЬЗА капсом, также может существовать. Такое условие, однако, исключает зло, или по крайней мере абсолютное зло. Кажется, что, если аргумент Сатаны и должен содержать какой-нибудь высер, самое большее на что он годится — подтверждение существование различных степеней и оттенков добра.
В целом, мы требуем только, чтобы добра на свете было хоть на чуть-чуть, но больше, ради всеобщего блага. Сатана со всей его неуверенностью в себе и тоской из-за неразделенной любви, явно вызывает сочувствие сильнее всех других персонажей Южного Парка, в то же время не будучи особо компетентным логиком или философом. Что ещё важнее, Сатана из Южного Парка — совсем не злой. Мы видим это в конце фильма, когда он смягчается в своем чудовищном желании создать ад на Земле и бросает Саддама в пламенную бездну, где его пронзает гигантский сталагмит (впрочем, не настолько сильно, чтобы лишить его участия в музыкальном финале). «Ну все!» — кричит Сатана Саддаму, наконец-то перешедшему черту, «с меня хватит!»
Со своей стороны, Сатана проявляет симпатию к Кенни. Когда Сатана уже считает себя одиноким и разочаровывается в Саддаме, горюя над его безудержной самовлюблённостью, он натыкается на Кенни. «А-а!» — удивляется Сатана, моментально выбитый с колеи. Он демонически восклицает через силу: «Ха-ха-ха-ха! Скоро я буду править миром!» Но Кенни не проведёшь. На его неразборчивый вопрос, почему он такой озабоченный, Сатана отвечает: «Это всё Саддам. Он не думает о моих чувствах. Он просто хочет секса, но не хочет учиться общению». Кенни снова бормочет сквозь парку что-то, звучащее как «а чё ты его тогда не бросишь?» «Ты прав» — признаётся Сатана. «Мы должны расстаться. Я должен пойти к Саддаму и сказать: я отправляюсь на Землю, чтобы править один. Я сильный, и я не нуждаюсь в нём».
«Я должен быть сильным. Я должен быть сильным», крепится красный здоровяк, и вот он уже стоит пред иракцем: «Саддам, мне надо с тобой поговорить». Далее следует прорепетированная речь о расставании. «Саддам, порой ты можешь любить человека, но в то же время знать, что это всё неправильно». Сатана, конечно же, отвечает: «Чё за хуйню ты несёшь?!» «Ты смешиваешь меня с дерьмом, Саддам. Я ухожу от тебя. Я уезжаю на Землю, чтобы править один». Для Саддама это как удар молнии. Сатана — а как же иначе, если он Сатана? — играет на самой заветной мечте Саддама, лишения которой тот не вынесет — он хочет вернуться на землю и совершать там злодейства. Он, вместе с Сатаной, хочет наверх, чтобы сеять семена террора и страданий даже больше, чем Сатана. Суть в том, что Сатана изображён Люцифером иного вида, современным, чувствительным, мы видим, что злодейское мышление мультяшного Саддама противопоставлено ему. Сатана просто мягкий и пушистый по сравнению с Саддамом, который крушит и трахает всё, что движется. Сатана вообще к своей работе проявляет минимум заинтересованности и заливается демонским хохотом лишь перед новенькими. А Саддам тем временем изумляет песенкой с танцем живота. Он признаёт свои грехи и заявляет: «Я исправлюсь!», чтобы вновь завоевать Сатану и сохранить своё право поездки во внешний мир. Но даже тогда, желая верить Саддаму, что он исправится и изменится, Сатана задаётся про себя вопросами насчёт этого навечно проклятого месопотамского гея-разбойника, и мы в свою очередь также должны спросить философски: «А если ты останешься таким же вот засранцем?»