Давайте начнём с общего — что есть «закон»? Я не спрашиваю про законы, касающиеся убийства, парковки или супружеских отношений с курицами. Говоря «закон», я имею в виду нечто более обобщённое, например то, что мы подразумеваем, когда говорим, что «уважаем законы» или «живем под властью закона». Другими словами, что делает названные выше отдельные законы частью всеобщего «закона»? И что делает Картмана «законом»? И почему не так просто стать «законом» другим, например, Шефу или Мистеру Хэнки?
Поможет нам ответить на эти вопросы — Джон Остин. Учёный-правовед XIX века, Остин описал теорию права, которая стала известна как «командная теория права», потому что под «законом» он имеет в виду команды, поддерживаемые угрозами. Например: правительство говорит нам не заниматься любовью с курицами, так что если мы всё-таки решим «сделать это», нас накажут (надеюсь, что в моем доме кур нет). Каждая команда, сопровождаемая угрозой, санкционированной законом, получается, является «законом» — так что в системе, описанной Остином, нет понятия самого «закона».
У Остина можно найти и больше, но давайте использовать то, что мы уже узнали. Подходит ли такое описание «закона» под Картмана? Когда он отдаёт приказ Рэнди выйти из машины и угрожает ударить его дубинкой по голени за неподчинение, Картман отдаёт именно команду, подкреплённую угрозой. Так что согласно тому, что мы сейчас знаем из Остина, Картман — является «законом».
Но ведь это неправильно, не так ли? Только потому, что он приказывает окружающим и грозит избить их, он — закон? Да любой может делать это, даже Рэнди на бейсбольных играх Детской Лиги, но это же не делает его «законом». Неудивительно, что эта часть теории Остина была раскритикована, как подходящая и вооружённому грабителю, и полицейскому, приказывающему ему остановиться, ведь она означает, что любая угроза физическим ущербом с целью получения желаемого является «законной». Что здесь упущено, так это чувство авторитета или его происхождения, которое объясняет, почему мы больше уважаем безоружного полицейского, нежели вооружённого убийцу, или офицера Барбрэди по сравнению с Эриком Картманом.
Конечно, Остин признавал, что закон состоит не просто из чьих-нибудь приказов, даже подкреплённых весомыми угрозами, должен присутствовать некий «авторитет». Остин называет этого человека «суверенным», независимым. Само по себе это слово объясняет немногое — что мешает Картману провозгласить себя «суверенным» (если кто-то ему скажет, что оно означает)? Если этого он не может — значит, кто-то должен был дать ему «суверенность», кто-то, кто может это сделать. Но кто вообще делает человека «суверенным»?
«Мф-м-мфме-мфуфмефи!» Вот именно, Кенни — здесь имеет место гораздо большее понятие суверенности, чем когда мы называем «суверенными» себя, или когда позволяем другим сказать так (и тем, кто делает людей «суверенными», и так далее). Остин ставит два условия для признания «суверенности»: человек (или группа) должен подчинять себе граждан, «подданных» ему и в тоже время сам не должен постоянно подчиняться никому. Человек (или группа, или чьи-нибудь приказы), отвечающий этим требованиям, будет «суверенным» над другими и будет являться «законом».
Терминами теории права Остина можно оценить положение вооружённого грабителя банка — он не подчиняет большинство людей, самое большее — банковского служащего, которого он в данный момент грабит! Так что грабитель, конечно, не суверенен. А как же тогда Картман и вообще полицейские, если на то пошло? Они не пишут законов, а только исполняют их, так что, возможно, это некорректно заданный вопрос. Но кто тогда является «суверенным» в Соединённых Штатах, или Великобритании, или в любой современной демократии?
Вот почему Остин снова попадает в затруднение. Его идея «суверенности» больше подошла бы временам королей и королев, когда эти привилегированные лица господствовали над своими подданными, навязывая приказы, но не подчиняясь никому другому. Эта идея «не переводится» адекватно на язык современной демократии. Кто, например, является «суверенным» в Штатах — президент? Конгресс? Верховный Суд? (Подставьте британский парламент или премьер-министра, если хотите, ваши превосходительства). Ладно, возможно, дело запутывает разделение властей, тогда давайте скажем «федеральное правительство». Но члены этого правительства — хотя бы в теории — субъекты принимаемых ими же законов, поэтому «суверенность» Остина неприменима ни к кому, даже к нему самому. Кто этих людей избирает — мы, народ. Так значит, мы и есть «суверенные»? От одного этого уже может закружиться голова, как у Моисея в «Иубилее»!