Проводя аналогии с лошадиной дрессурой, Сократ показывает, как на самом деле нелогично строятся против него обвинения. Если большинство людей может лишь помешать тренировкам, и только хорошие наездники — способствовать — вполне вероятно, что лишь немногие учителя укрепляют добродетельность в молодежи, в то время как множество других — портят её. Далее, Сократ утверждает, что он-то и есть из тех, кто приучает молодёжь Афин к добродетели, а многие другие афиняне — в том числе и идиоты, сидящие перед ним — развращают. (Как вы можете себе представить, с присяжными такое не проходит даром.)
Несмотря на изобличение беспочвенности обвинений, «апология» — слово, которое может также означать «защиту», (в английском — «извинение») — демонстрирует, почему Сократ получил свой смертный приговор от вышестоящих.
Сократ прославился фразой «Я знаю, что я ничего не знаю», и сказано это мудро и проницательно. Для Сократа философия — это любовь и стремление к мудрости, и это потребовало расспроса других, что они знают, а чего не знают. К сожалению, часто люди считают, что они мудрее, чем они есть. Спрашивая их, Сократ хотел им показать, что они верят в то, что знают то, чего на самом деле не знают: «мне показалось, что этот муж только кажется мудрым и многим другим, и особенно самому себе, а чтобы в самом деле он был мудрым, этого нет; и я старался доказать ему, что он только считает себя мудрым, а на самом деле не мудр».
Что делает Сократа мудрецом, так это признание своего собственного незнания, через постоянное задавание вопросов себе и другим. И многие влиятельные в Афинах люди усмотрели в нём «опасность», ведь его расспросы и споры могли подорвать основание их власти.
В городке Южный Парк, люди во властных структурах считают, что они учат детей мудрому и доброму. Однако, как и в древних Афинах, многие люди городка воспитывают детей, кажется, делая их не лучше, а только хуже. К примеру, мистер Гаррисон «преподаёт» детям уроки жизни, пересматривая с ними сериал «Барнаби Джонс», миссис Брофловски со своим «моральным» возмущением всегда доходит до сумасшедших по крайности мер, Дядя Джимбо и Нед приучают мальчиков стрелять зайчиков и белочек в целях самообороны («Он хочет на нас напасть!»), мэр бесстыдно потворствует своим избирателям. Из горожан ни один не беседует с детьми, кроме Шефа, обучающего тонкостям занятий сладострастной любовью с женщинами. Слепо следуя толпе, от протестов над «Терренсом и Филлипом», до бойкота «Харбакса», чтобы — о, да — спрятать в песке голову, избегая просмотра «Гриффинов», родители Южного Парка портят своих детей даже больше, чем это смогли бы сделать телешоу. Словно афиняне, взрослые верят, что знают то, что по большей части не знают вовсе. В конечном счёте, если ТВ действительно развращает детей, то это потому, что оно пришло на замену родителям, не объяснившим детям, что они такое смотрят. Конечно, бывают случаи, когда родители и власть пытаются вместе обсудить проблемы и ценности у детей. Вот только дискуссии эти, как правило, сопровождаются нечленораздельными воплями толпы горожан, похожих на «бубнящих дебилов»
Одним из самых значительных философских размышлений о природе зла в двадцатом столетии является «Эйхманн в Иерусалиме: Отчёт о банальности зла» Ханны Аренда, изучение судебного процесса над Адольфом Эйхманном за его участие в Холокосте, депортации в концентрационные лагеря миллионов евреев Европы. Эйхманн якобы «просто выполнял приказы своей страны», что бы ни происходило, и когда Гитлер отдавал приказ, Эйхманн просто исполнял его. Как пишет Аренд, Эйхманн был неразмышляющим человеком, неспособным думать за себя, и безусловно, неспособным «думать с точки зрения кого-либо другого». Действительно чудовищным в Эйхманне было не наличие какой-то злодейской жестокости, а, скорее, то, что он не сильно отличался от тех рядовых немцев, при которых Гитлер творил очевидное злодейство, но они это всё же одобряли и верили, что совершается благо. Банальность Эйхманна — факт, что он ничем отличительным, исключительным не является — как раз и делает его злодеем. Он принадлежал к «толпе», которая ходила только под дробь военных маршей и не раскачивала лодку. Он представлял гражданина, причастного к диктатуре, что говорит о его субъективности, и лишает возможности к рефлексии и критической мысли.