Показательно, что в русскоязычных источниках средневекового права вместо понятия «преступление» используются такие выражения, как «обида» (Русская Правда), «лихое дело» (Судебник 1550 г.), «злое дело» (Соборное уложение 1649 г.). Например, ст. 1 гл. II Соборного уложения устанавливала следующее правило: «Будет кто каким умышлением учнет мыслить на государьское здоровье злое дело, и про то его злое умышленье кто известит, и по тому извету про то его злое умышленье сыщетса допряма, что он на царское величество злое дело мыслил, и делать хотел, и такова по сыску казнить смертию»[78].
Заметим: то, что является вредным для одних людей, может восприниматься как полезное для других. Например, вор, крадущий кошелек, чтобы порадовать своих детей хорошими подарками, с точки зрения общества совершает злой поступок — однако его собственные дети воспринимают этот поступок как добрый. Тем не менее при оценке данного поступка следует помнить, что, допуская воровство, вор как раз ставит под угрозу интересы своих детей, ведь завтра кто-то может украсть у них. Кроме того, он подает детям дурной пример, тем самым предлагая им неверный жизненный путь. В конечном счете следование по такому пути не принесет добра. Поэтому непреложной истиной выглядит правило: нельзя добиваться добрых целей при помощи злых, преступных средств.
В художественной литературе без труда найдутся еще более наглядные примеры, подтверждающие данный вывод. Достаточно вспомнить всем известный роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», герои которого рассуждают: «За одну жизнь — тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен — да ведь тут арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит, потому что старушонка вредна»[79]. Однако убийство, совершенное Родионом Раскольниковым, воздвигло между ним и другими людьми незримую стену: «Мрачное ощущение мучительного, бесконечного уединения и отчуждения вдруг сознательно сказались душе его»[80]. Он не может жить так же, как жил до убийства, и тяжкие нравственные муки все более и более захватывают его, поскольку в глубине души Раскольников осознает, что даже эта вредная старушонка — не вошь, а человек. Убийство, совершенное во имя доброго, как казалось, дела, все равно остается убийством и глубоко ранит и уродует самого убийцу.
В криминологической литературе встречается сравнение самой мысли совершить преступление, а также подготовки и совершения его с течением особого рода лихорадки, не имеющей названия. В мозгу образуется известное представление, «которое можно отнести в психологическом (не социологическом, разумеется) отношении к разряду таких же внутренних процессов, как стремление к самоубийству, любовь, поэтическое вдохновение. Это один из тех кризисов, из которых организм, как это бывает при конституциональных болезнях, выходит измененным; существуют брожения, которые, едва закончившись, опять начинаются в новой, еще более опасной форме. <…> Прежде чем начать действовать, будущий обвиняемый волнуется и возбуждается до глубины души головокружительной, обаятельной мыслью, неотвязчивой, настойчивой, страшной на взгляд. Решится ли он ее исполнить или не решится? До последнего момента он еще сомневается. <…> Он изумляется, когда избавляется наконец от своего безумного бесовского наваждения; его удивляет, что он так легко победил все, что казалось ему раньше непреодолимым, — честь, право, сострадание, нравственность; он чувствует себя одновременно отчужденным, свободным и падшим, брошенным в новый, открывшийся перед ним мир, навсегда изгнанным из родного дома»[81]. Поэтому, по утверждению Л. Бюхнера, сопоставление преступления и сумасшествия не будет преувеличением[82].
В то же время диалектика добра и зла такова, что порой один и тот же человек, совершая один и тот же поступок, для одной страны предстает героем, а для другой — преступником и злодеем. Так, некто, собирающий за рубежом секретные сведения, является у себя на родине героем-разведчиком, однако для граждан другого государства он — шпион, совершающий тяжкое преступление. Не менее нагляден и пример с военнослужащими, воюющими по приказу своего командования: те же самые действия одной из сторон воспринимаются как героические, а другой — как преступные.
78
Российское законодательство Х-ХХ веков: в 9 т. / под общ. ред. О. И. Чистякова. Т. 3. М., 1985. С. 86.
79
81
82