- А Гектор? Как он ко всему этому относится? - спросил я, думая о его прощальном письме, которое в моей памяти вдруг предстало криком о помощи, трагическим и жалким.
- Так вот, в том-то и дело! Наша милая Вероника и не подозревала, когда расписывала мне чудеса "прямой фотосъемки", что мне известна другая сторона медали. Мне рассказали - ты ведь знаешь, у меня есть свои источники, - что бедняге Гектору пришлось лечь в больницу с диагнозом "общий дерматоз". Его заболевание озадачило врачей. Поражения кожи, вызванные, очевидно, какими-то химикатами, походили на так называемые профессиональные дерматиты, которые часто наблюдаются у дубильщиков, москательщиков или граверов. Однако у них болезнь локализуется на руках, а у Гектора обширная токсическая эритема захватила такие участки тела например спину, - которые редко бывают открыты, и оттого особенно уязвимы.
Думается мне, - заключил Шерио, - ему надо вырваться из когтей этой ведьмы, иначе она заживо обдерет его до костей.
Обдерет до костей... Эти слова были и в письме. Но тогда я был далек от мысли, что несколько месяцев спустя увижу их наглядное подтверждение.
* * *
Да, несколько месяцев спустя "Международные встречи", как обычно, поманили меня в Арль. Я немного опоздал к началу, и об открытии в часовне Мальтийских рыцарей при музее Реаттю выставки под названием "Саваны Вероники" узнал из газеты. Помимо объявления там было помещено интервью с художницей. Вероника объясняла, что после серии опытов с фотобумагой она перешла на более податливый и более богатый возможностями материал льняное полотно. Ткань делали светочувствительной, пропитав бромидом серебра, и выставляли на свет. Затем натурщика, после купания в ванне с проявителем, закутывали в нее с головы до ног, "как мертвое тело в саван", уточнила Вероника. Наконец, ткань обрабатывали закрепителем и промывали. Интересных оттеночных эффектов можно добиться, обмазывая натурщика двуокисью титана или нитратом окиси урана: отпечаток приобретает голубоватые или золотистые полутона. В общем, заключила Вероника, ее изобретение оставило традиционную фотографию далеко позади. Более подходящим словом было бы "дермография".
Надо ли говорить, что первым делом я направился в часовню рыцарей? Из-за высокого потолка ее неф кажется тесным и как бы глубоким, наподобие склепа. Здесь дышится с трудом, а теперь это тягостное ощущение усиливали "саваны" - ими были сплошь завешены все стены и устлан пол. Повсюду вверху, внизу, слева, справа - взгляд наталкивался на черно-золотистые тени человеческого тела - расплющенного, распластанного, скорчившегося, вытянувшегося; то была назойливая и зловещая череда многократно воспроизведенных изображений во всех возможных позах. Невольно думалось о содранных человеческих кожах, вывешенных здесь какими-то варварскими трофеями.
Я был один в этой маленькой часовне, все больше напоминавшей мне морг, и тревога моя росла всякий раз, когда я по какой-нибудь детали узнавал лицо и тело Гектора. Я не без омерзения вспоминал те симметричные кровавые отпечатки, которые получались, когда мы, мальчишками, давили ударом кулака зажатую между двумя листками бумаги муху.
Я хотел уже уйти, как вдруг оказался нос к носу с Вероникой. У меня был к ней один только вопрос, и я задал его, не в силах ждать ни секунды больше.
- Вероника, где Гектор? Что вы сделали с Гектором?
Она загадочно улыбнулась и как-то неопределенно махнула рукой, указывая на саваны, которые окутывали нас со всех сторон.
- Гектор? Но он... здесь. Вот... вот что я сделала. Чего же вам еще?
Я готов был настаивать, заставить ее объясниться, но тут увидел нечто такое, что прикусил язык: спрашивать больше было не о чем.
На шее у нее болтался на кожаном шнурке зуб бенгальского тигра.
Амандина, или Два сада
СКАЗКА-ИНИЦИАЦИЯ
Оливии Клерг
Воскресенье. У меня голубые глаза, алые губы, пухлые румяные щеки, светлые локоны. Меня зовут Амандиной. Я гляжу на себя в зеркало, и мне кажется, что я похожа на десятилетнюю девочку. Ничего удивительного. Я в самом деле девочка, и мне десять лет.
У меня есть папа, мама, кукла, которую зовут Аманда, и кошка. Я думаю, моя кошка - именно кошка, а не кот. Правда зовут ее Клод, и для кота это имя тоже вполне подходит, так что сомнения все-таки остаются. Недели две Клод ходила с большущим животом, и однажды утром я нашла у нее в корзине четырех котят, похожих на мышей, - они барахтались, шевеля лапками, и сосали мать.
Кстати, живот у Клод снова стал совсем плоским, просто не верится, что еще совсем недавно там прятались целых четыре котенка. Видно, и впрямь Клод не кот, а кошка.
Малышей зовут Бернар, Филипп, Эрнест и Камико. Таким образом, я точно знаю, что трое из них коты. Что же касается Камико, то тут у меня полной уверенности нет.
Мама сказала, что мы не можем оставить у себя пять кошек. Не совсем понимаю, почему. Пришлось спросить моих школьных подружек, не хотят ли они взять себе котенка.
Среда. К нам пришли Анни, Сильвия и Лидия. Клод, мурлыча, стала тереться об их ноги. Они забрали котят, которые уже открыли глаза и делают первые шаги. Анни выбрала Бернара, Сильвия - Филиппа, а Лидия - Эрнеста. Никто из них не захотел взять кошечку, и поэтому Камико осталась у нас. Теперь, когда у меня отняли остальных котят, я люблю ее еще сильнее.
Воскресенье. Камико рыжая, как лиса, на левом глазу у нее белое пятнышко, словно глаз ей кто-то... нет, не подбил! Словно кто-то чмокнул ее в глаз...
Среда. Я очень люблю мамин дом и папин сад. Зимой у нас дома никогда не бывает холодно, а летом жарко. В любое время года газоны в саду зеленые, ровно подстриженные. Можно подумать, мама с папой соревнуются в чистоте и аккуратности: мама вылизывает дом, папа - сад. Как только входишь в дом, мама сейчас же заставляет снять туфли и надеть тапочки, чтобы не портить паркет. В саду папа установил урны для окурков. В общем-то, они правы. Так спокойнее. Правда, иногда все это немножко раздражает.
Воскресенье. Я с радостью наблюдаю, как растет мой котенок, как мать, играя, преподает ему полезные уроки.