«прямолинейное движение от причин к действиям и от действий к причинам перегнулось и вернулось к себе».
Причина здесь осуществляет себя; следовательно, речь идёт о самоосуществлении, и понятие необходимости переходит в понятие свободы, а понятие субстанции — в понятие субъекта (самости, понятия).
«Таким образом,— истина необходимости есть свобода, и истина субстанции есть понятие».
Под понятием тут разумеется самосознание, или субъективность, создающая истинное, объективное мышление.
По поводу вышеизложенного, кроме общего соображения об идеалистичности всей конструкции, каковое (соображение) остаётся действительным все время, следует заметить:
Во-первых. Неверна трактовка «закона» и «царства законов», как чего-то покоящегося. Эта концепция предполагает неизменный субстанциональный мир, в духе Парменида, где ничто не движется, и ничто не изменяется, всё неподвижно. Между тем, как мы знаем, нет вообще ничего неподвижного, и закон охватывает подвижное и изменчивое. Закон, как отражение в голове, есть формула подвижного. Т. н. «вечные законы» вовсе не вечны. Сущность мира не есть кладбище мира. Эта сущность не есть никакой особый мир, а есть тот же мир, но в его наиболее общих и глубоких связях и отношениях. А эти связи и отношения тоже подвижны и относительны. Поиски абсолюта, который сам по себе неподвижен и подвижен лишь в явлении, есть, несмотря ни на какие антикантианские заклинания, или дуализм, или совершенная непоследовательность. И в том, и в другом случае идеализм приходит в столкновение с диалектикой, которая насквозь динамична. Если брать «мир в себе» (а не кантианскую вещь в себе), то есть если брать единство вещей и процессов независимо от субъекта, но в связях и опосредствованиях объективного порядка (объективного в материалистическом смысле), то этот мир и сложен, и разнообразен, и подвижен, и изменчив. Если, далее, брать самые общие и глубокие связи, например, диалектические законы, то они «неподвижны» в том смысле, что выражают всеобщую подвижность. Но было бы софистикой, а не диалектикой, делать отсюда вывод о неподвижности и покое.
Во-вторых. В учении о силе явно продолжается традиция древнегреческого идеализма, по которому само-по-себе неподвижное начало приводит всё в движение («Энергетическое единство»). Это состоит в связи с тем, что сама сила здесь мистична, она есть духовное начало, Аристотелева энтелехия, движущий энергетический принцип духовного порядка.
В-третьих. Именно поэтому «в действительности» (т. е. в гегелевской категории действительности) этот принцип перерастает в разум, в абсолютное, он здесь раскрывается и обнаруживается в своём разумном естестве.
В-четвёртых. Переход от необходимости к свободе в трактовке Гегеля есть идеализм, теология, телеология и мистика. Все развитие рассматривается, как реализация цели, как самореализация, и на сцене появляется субъект, самость, самосознание. Сама субстанция превращается в разумный субъект, достигающий здесь гораздо более высокой формы своего саморазвития. Вместо универсальной и всесторонней необходимости, которая выражает всеобщую космическую связь вещей и процессов, выплывает творящий дух, свободный в своём целеполагающем творчестве. Как ни утешительна кое-кому эта мистическая фантастика, но и она устарела во всех отношениях и должна быть отброшена.
Итак, под понятием у Гегеля разумеется субъективность, которая «снимает» необходимость, раскрывая её, познавая её и тем самым превращая в свободу. Следовательно, завершение субстанции уже не есть субстанция, а есть понятие, субъект. Но субъективность есть основание объективности. Развитие происходит от субъективности к объективности и к единству этих противоположностей, которое (единство) есть идея (реализующаяся субъективность, самость; субъект-объект).
Понятие, как всеохватывающее единство, есть всеобщность, всеобщее понятие, производящее и конкретное (в противоположность формально-логической абстрактной всеобщности). Как определённость, оно есть особенное род или вид. Но так как особенное есть, в свою очередь, всеобщее, то возникновение видовых отличий приводит к пункту, когда дальше движение уже невозможно. Законченность видовых отличий (по отношению к родовым) или индивидуализация, приводит к индивидуализированному понятию, или единичному (das Allgemeine, das Besondere, das Einzelne). То, что в сущности было тождеством, различием, основанием, то в понятии выступает как всеобщее, особенное, единичное. Формами развития понятия является суждение, переходящее в своём движении в умозаключение. Суждение распадается на свои моменты, субъект и предикат; глагольная связка полагает их тождество. Суждение есть категория, т. е. необходимая форма не только мышления, но и бытия, и сущности вещей. Когда вещь раскрывает свои свойства, то она обнаруживает их, как субъект суждения, выделяющий свои предикаты; другими словами, вещь раскрывается в форме суждения. Всякая вещь есть понятие и, как таковое, развивающийся субъект. Гегель ставит далее вопрос о степенях суждений и различает суждения наличного бытия, рефлексии необходимости и понятия. Суждение переходит в умозаключение, которое есть единство понятия и суждения. Умозаключение есть разумно, а так как всё разумно, то «всё есть умозаключение». Так как умозаключение есть опосредствованное суждение, то различаются умозаключение наличного бытия, рефлексии и необходимости (умозаключение понятия уже находилось в наиболее развитом виде суждения, в т. н. аподиктическом[385] суждении).
385
Аподиктический — (гр. apodeiktikos), достоверный, основанный на логической достоверности, неопровержимый.