«Разумная жизнь выбирает из частных форм, из смертного, преходящего, бесконечно противоположного, борющегося, свободное от исчезания отношение, не заключающее в себе мёртвых (здесь, следовательно, мёртвое = подвижному!), убивающих друг друга элементов сложности (sic! Авт.), не единство, не мыслимое отношение, но всеживую, всесильную, бесконечную жизнь и называет это богом»[226].
«Если человек полагает бесконечную жизнь, как дух целого, также вне себя, ибо сам он ограниченное существо, если он полагает самого себя также вне себя, ограниченного существа, и возносится к живому, теснейшим образом соединяется с ним, то он поклоняется богу»[227].
Далее у него появляется, так сказать, логизированный бог, который потерял многие красивые побрякушки. Но, нам кажется, что здесь мистика не уничтожается, а становится своеобразной, опосредствованной логикой и мышлением, мистикой. Гегель был великим ненавистником всяких наивностей и необычайно ценил культуру мышления. Однако, вся его гигантская философская машина заведена, в конце концов, для того, чтобы успокоится у тихой гавани Абсолютного Духа; «идею» он для того и заставляет сбрасывать различные костюмы, чтобы post factum утвердить мистическое царство. Он хочет доказать и оправдать мистику, уничтожив её животно-дикарско-детскую форму и переведёт её в высший класс. Поэтому во всех его работах, в самом стиле, в самом изложении, мы находим массу оборотов, которые на первый взгляд кажутся только художественно-поэтическими метафорами, а на самом деле имеют не только этот, но и другой, более «глубокий» смысл. Когда мы говорим о мистике, мы, разумеется, говорим не только о боге: что Мировой Дух, Бог, Разум и т. д. играют огромнейшую роль в грандиозной Гегелевой системе, это настолько общеизвестно, что доказывать сие, значило бы ломиться в открытую дверь: речь идёт и о соотношении с этим богом, о характере соотношения. Сам Гегель в «Феноменологии», говоря о религии, таким образом определяет мистику.
«Мистический элемент состоит не в сокровенности тайны или в незнании, а в том, что самость знает своё единство с сущностью, и эта последняя таким образом обнаруживается. Только самость открывается себе, или то, что открывается себе, достигает этого только в непосредственной достоверности себя»[228].
Религия и философия имеют одно и то же содержание, но это содержание в религии выражено в форме представления, а в философии — в форме понятия, и здесь — наивысшая ступень формы сознания, о которой говорит «Феноменология».
Единство с «сущностью» есть единство с богом. Эта мистика «в понятиях» формулируется гегелевской философией, где мистика в узком смысле слова должна быть в «снятом виде»; но так как даётся изображение всего движения в целом, то она проступает в ходе изложения необычайно часто и откровенно.
В «Философии Природы», например, по отношению к неорганической природе, стихиям её, планетам и т. д. употребляются категории напряжения, мучения, отвращения, стремления и т. д. в духе Якова Беме («Мучение материи»)[229], о котором в соответствующем томе своей «Истории Философии» Гегель отзывается в общем весьма положительно, или в духе Парацельса, у которого природа имеет столько стихий, сколько насчитывается главных добродетелей. Мы видим, что «сохранение зерна в земле… есть мистическое, магическое действие»… Но в той же «Философии Природы» солнце является инобытием зрения, вода — инобытием вкуса, воздух инобытием обоняния. Здесь чувственное начало, идея и природа соединены на совершенно чудовищный манер. Объективизм философской идеалистической системы Гегеля переходит в явный субъективизм.
Таким образом, «философия тождества», которая на самом деле, как мы видели, отнюдь не есть «философия тождества» и совершенно напрасно носит это наименование, в своих противоположных вариантах (фихтеанском — с одной стороны и гегельянском — с другой) не так уж различна. Солипсисты типа Беркли — Юма отодрали сознание от живой целостности эмпирической личности. Это отодранное сознание Фихте обобщил, превратив его во всеобщее «Я». Гегель объективировал его, превратив в «Дух». Если Гегель весьма справедливо и в художественно яркой форме высмеивает «Я» Фихте, как проявление «чудовищного высокомерия» и «безумного самомнения», то, ведь, этот же самый упрёк по существу можно сделать и всей гегелевской системе. И здесь, в конце -то концов, речь идёт о том же. Бесконечное разнообразие бесконечного мира, в котором неорганическая природа «порождает» органическую природу, составляющую её малую часть, а органическая природа порождает мыслящего человека, являющегося частью этой органической природы, заменяется космическим Духом, в ранг коего возводится человеческое сознание под различными псевдонимами.