ар-русул) и Печать святости (хатим ал-авлия), каковым считается Мухаммад: «Все пророки, без исключения, начиная с
Адама… черпали Свет в нише71 Печати пророков»72.
Мухаммад, подобно христианскому Логосу, до своего земного рождения «пребывал с Богом», «находился в царстве Ближайшего». Однако если в христианстве Иисус является едино-
кратным воплощением Логоса 73, то в суфизме проявление божественного Логоса представлено длинным рядом пророков —посланников божьих («расул», мн. «русул»), завершающимся
Мухаммадом,— по земной хронологии, последним, а в вечности
40
первым из русул. Все посланники были «вдохновлены светом»
Мухаммеда. Знание Закона обреталось ими лишь в нише Печати святости74, т. е. источником его служил неисчерпаемый Логос. «Функция посланника божьего и пророка… сводящаяся к
провозглашению священного закона,— писал Ибн Араби,— конечна, тогда как святость его бесконечна; пророки получают
свое знание только потому, что они тоже святые, питающиеся
источником из ниши Печати святых» 75.
Вопреки официальной религиозной доктрине, превыше всего
ставящей Закон, суфии признают святых высшим авторитетом
.в знании божественной истины 76. Из двух ипостасей, которые
они признают за Мухаммедом,— Печати святости и Печати
пророков — первая рассматривается ими как более важная, ибо
Дух выше Закона. В качестве Печати пророков Мухаммад единожды рожден, но в качестве Печати святости он вечно животворящий Дух, проявляющийся в нескончаемой плеяде святых.
Уже говорилось ранее, что суфизм предписывает вступающему на путь совершенствования избрать наставника, чтобы следовать за ним, как слепой за поводырем. Естественно, такая
установка неизбежно вела к подрыву позиции традиционных
богословов (улемов), против которых, по сути, выступали мусульманские мистики, и усилению роли суфийских наставников.
Практика орденов показывает, что шейхи становились неоспоримыми авторитетами, беспрекословное подчинение которым
превращалось в норму поведения муридов. Однако надо заменить, что в суфизме послушание не было обязательным для
всех: его должны были соблюдать простые смертные. Человек
же, обладающий «собственным факелом», т. е. достигший совершенства, руководствовался не предписанными нормами и стандартами, а самостоятельно избранной линией поведения.
‘К данному заключению подводит, в частности, анализ суфийского представления о Хизре. В 18-й суре Корана (аяты
59—81) Хизр упоминается как наставляющий Моисея юноша, как лицо более высокого положения, чем Моисей, хотя миссия
последнего состояла Б передаче людям закона божьего. Хизр
открывает Моисею тайну — мистическую истину (хакика), которая превосходит границы Закона: «Я сообщу тебе толкование
того, чего ты не мог утерпеть» (18:77).
Согласно одному нз мусульманских преданий, Хизр считается потомком Моя в пятом поколении, впрочем, хронологический
подход здесь неуместен, в противном случае непонятно, как
могла вообще произойти его встреча с Моисеем. Определение
того, кто есть Хизр,— задача довольно сложная. Она оказалась
затруднительной и для составителей столь авторитетного издания, как «Краткая энциклопедия ислама»77. В мусульманской
литературе его называют «пророком», «вестником», «вечным
странником», «.чудесным старцем», «исполнителем желаний», «вечно живым», «виночерпием» .и т. д.78. Думается, «многоли-
кость» Хизра объясняется тем, что он не выступает определен-
41
ным лицом — он не некто, отличный от «ищущего Истину», а
его «второе я».
В автобиографическом повествовании Ибн Араби сообщает, что однажды в юности он поспорил со своим наставником Абул
Хасаном ал-Уруани, не приняв его доводов относительно того, кого пророк Мухаммад облагодетельствовал своим явлением.
Ибн Араби ушел от учителя, так и не согласившись с ним. По
дороге ему повстречался незнакомец, который неожиданно воскликнул: «Верь своему учителю!» Ибн Араби решил вернуться, чтобы признать свою неправоту. Шейх, увидев, сразу понял, зачем он пришел, и сказал: «Неужели должен был явиться тебе
Хизр, чтобы ты поверил словам учителя?»79. Впоследствии Ибн
Араби, по его словам, еще несколько раз довелось встретиться
с Хизром.
Последний, таким образом, предстает неким таинственным
наставником, как бы направляющим на истинный путь. «Он,—пишет X. Кообен,— ведет каждого ученика к его собственной
теофании, к теофании, свидетелем которой является сам ученик, поскольку эта теофания соответствует его „внутреннему раю”, форме его собственного бытия, его вечной индивидуальности…
которая, согласно Ибн Араби, есть одно из божественных имен, заложенных в нем» 80.
В экзотерическом плане Хизр выступает в роли наставника, одного из многих десятков тысяч святых - «наби» или даже
одного из пророков. Но в эзотерическом плане этот наставник — не потустороннее существо, а истинное человеческое «я».
Обращает на себя внимание тот факт, что Хизр, искаженное
«хазир», в переводе звучит как «некто зеленый»81. Поскольку
зеленый цвет— цвет ислама, не означает ли это, что в словосочетании «некто зеленый» отражена мысль о неразрывной связи
с божественным, т. е. Хизр — божественная сущность каждого
человека-микрокосма. Недаром М. Икбал, задав себе вопрос: «Что есть послание Хизра?», отвечает: «Веление космоса»82.
Как отмечает известный пакистанский литературовед Иба-
дат Барелви, анализировавший поэму М. Икбала «Хизр-и рах»
(«Хизр-проводник») 83, в диалоге поэта с Хизром «голоса обоих собеседников» сливаются, что позволяет назвать произведение в целом монологическим84. Представляется, что такое
«слияние» служит подтверждением идеи: Хизр — «внутренний
голос» человека, причем голос чистый, не замутненный земными
страстями. О том же свидетельствует, на наш взгляд, сравнениг
Хизра с виночерпием, символизирующим в суфизме истинное
знание.
Закамуфлированчость этого образа не случайна. Она соответствует общему стилю изложения учения исламских мистиков, рассчитанного на узкий круг посвященных. Отсюда и намеренно усложненный язык суфиев.
Газели Хосров слагает, не всем их дано понять, Кроме влюбленного сердца, нет им других судей85.
42
Несомненно, туманные формулы суфиев призваны были
скрывать их подлинные взгляды, противоречившие нормам и
установкам, предписанным официальноым исламом. Это защищало их от прямого столкновения с ортодоксальной религией, требовавшей безоговорочного признания догм. Суфии проявляли скептицизм по отношению к вере, навязываемой извне авторитетом богословской традиции. Ей противопоставлялась вера, рожденная в индивидуальном опыте «любящего сердца»86.
В противовес общепринятым исламским представлениям, где
«илм» означало знание Корана и сунны, полученное в процессе усвоения традиционной интерпретации Священного писания
и предания, суфийское «маарифа» означало знание, обретенног
в личном переживании, в мистическом опыте. Мысль о том, что
«каждый знает о Боге только то, что заключает из самого себя» 87, как нельзя более четко и емко выражает специфику суфийской концепции знания и ее явную несовместимость с официальным вероучением. Крамольность мусульманского мистицизма выражалась в том, что он ставил под сомнение одновременно истинность догм и авторитет богословов. Даже тогда, когда
позиция суфизма по видимости совпадает с официальной, боле?
пристальный взгляд выявляет их нетождественность.
Верно, что суфии утверждали: «Бог непостижим!» Ал-Хал-
ладж говорил: «Человек несведущ даже в том, что касается его
волоса. Он не знает, каким был его волос, черным или белым.