Достоверность (уверенность) как "форма жизни". Такая постановка проблемы более всего сближает Витгенштейна с некоторыми интенциями феноменологии и герменевтики. Как уже отмечалось, он не рассматривает логико-гносеологический статус достоверности, но исследует ее укорененность в "допредикативных" феноменах, на уровне более глубинном, чем субъектно-объектные отношения. "...Мне бы хотелось, чтобы эту уверенность рассматривали ...как (некую) форму жизни. ...Я хочу понять ее как что-то находящееся по ту сторону обоснованного и необоснованного; то есть словно нечто животное"[80]. Стремясь к этому, Витгенштейн раскрывает достоверность в ее социокультурных, коммуникативных аспектах. Жизнедеятельность в целом, а не только познание или общение невозможны без веры, доверия, принятия как достоверного. Опираться на некоторые достоверности, несомненности - это и есть "форма жизни" и ее условие.
Усвоение "картины мира" в детстве, основанное на доверии взрослым, - это тоже "форма жизни", а не чисто познавательная процедура; не просто знания, но реальные действия на основе уверенности в том, что говорят взрослые. "Ребенок приучается верить множеству вещей... учится действовать согласно этим верованиям. Мало-помалу оформляется система того, во что верят; кое-что в ней закрепляется незыблемо, а кое-что более или менее подвижно. Незыблемое является таковым не потому, что оно очевидно или ясно само по себе, но поскольку надежно поддерживается тем, что его окружает"[81].
Достоверность как уверенность - феномен не из области знания как такового: "знание" и "уверенность" принадлежат к разным категориям (§ 308). Она условие и "форма жизни", бытия среди людей. Наша уверенность означает не индивидуальную достоверность, но отражает тот факт, что "если мы вполне уверены в чем-то, это означает не только то, что в этом уверен каждый порознь, но и то, что мы принадлежим к сообществу, объединенному наукой и воспитанием"[82]. Итак, достоверность не объясняется, не обосновывается, не доказывается - она принимается как данность, условие и "форма жизни" человека среди людей.
То, что такой подход принципиален для Витгенштейна, подтверждается другими его размышлениями и, в частности, записками о "Золотой ветви" Дж.Фрезера. Английский этнолог, по существу, оценивает магию как своего рода теоретическое построение, однако ложное в своих объяснениях внешнего мира, т.е. не выдерживающее сравнения с естественнонаучными теориями и гипотезами. Витгенштейн не согласен с такой "прогрессистской" постановкой вопроса, как позже это сделал и К.Леви-Стросс, обосновавший нетрадиционное понимание логики мифа. Логика мифического мышления с его точки зрения не может рассматриваться в сравнении с логикой современного мышления как ошибочная, примитивная, так как она столь же взыскательна, как и логика позитивного мышления, но зависит от символики и содержания мифа[83].
Витгенштейн также не принимает идею сопоставления магии и теории как "этапов" в понимании и объяснении мира: "заблуждения возникают тогда, когда магию начинают истолковывать научно"[84]. Для него важна ритуальность, бытийность магии, которая поэтому не форма знания (объяснения), но "форма жизни", не оценивающаяся в оппозиции "истинно-ложно". "Фрезеровское изображение магических и религиозных воззрений неудовлетворительно: он представляет эти воззрения как заблуждения. ...Сама идея объяснения обычаев... кажется мне ошибочной, - пишет Витгенштейн, - ...здесь можно только описывать и говорить: "такова человеческая жизнь"[85].
Разумеется, Витгенштейн и в этих заметках, говоря о магии как о "жизни", имеет в виду и язык, ибо и "в наш язык вложена целая мифология", а изменения значения в ритуалах магии "происходят и со словами нашего языка"[86]. Как известно, саму речевую деятельность, говорение - "языковые игры" Витгенштейн также рассматривал как "формы жизни". "Выбранный термин "языковая игра" призван подчеркнуть, что говорение на языке представляет собой компонент некоторой деятельности, или некоторой формы жизни", - писал он в "Философских исследованиях"[87]. А позже, в текстах "О достоверности" "языковая игра" понимается им уже "как сама жизнь". Она есть и поэтому не обосновывается.
Итак, достоверность-уверенность может быть понята как "форма жизни", но и "языковые игры" - это тоже "формы жизни". Таким образом, феномен достоверности рассматривается, по сути дела, в контексте "языковых игр", которые предстают не в собственно лингвистическом смысле, но также как "формы жизни", культурно-исторические, социальные по своей природе. И здесь вновь обнаруживается близость Витгенштейна к герменевтикам, усматривающим "жизнь", "бытие" за языковыми формами, стремящимися, по Хайдеггеру, услышать, как в языке "говорит само бытие".
80
84
85
Там же. С. 251-252. См. также предпосланные публикации, интересный комментарий и убедительную интерпретацию З.А.Сокулер, переводившей "Заметки".
87