Опираясь на работы Пти-Раделя, Ж.Л. Дартуа показывает, что филологических данных, которые Гастон Парис упоминает, но не приводит в защиту своего утверждения, просто не существует. «Мнимые филологические данные неолатинистов, — пишет он, — опровергаются вполне очевидным фактом, подтверждающим греческие истоки французского языка. Этот новый единственно верный, единственно наглядный факт имеет основополагающее значение, так как он доказывает, что Западную Европу заселяли прежде всего пеласги, которые основывали здесь свои колонии». Речь идёт о блестящем открытии Пти-Раделя. Этот всегда державшийся в тени учёный прочёл в 1802 г. в Академии свою работу, где приводит сведения в пользу того, что постройки из полиэдрических блоков, которые встречались в Греции, Италии, Франции, вплоть до Испании и которые приписывали циклопам, в действительности дело рук пеласгов. Доводы Пти-Раделя убедили академиков, и с тех пор ни у кого уже не возникали сомнения относительно происхождения этих построек… Язык пеласгов — архаический греческий язык, смесь в основном эолийских и дорийских диалектов, и везде во Франции, даже в парижском арго (Argot de Paris) мы обнаруживаем именно его.
Язык птиц — фонетическое наречие, основанное на ассонансе. Орфография с её жёсткими грамматическими правилами, которая служит тормозом любознательности и исключает возможность каких бы то ни было умопостроений, не играет тут никакой роли. «Меня привлекает лишь полезное, — писал в письме, предваряющем Начертания нравственные, св. Григорий, — я не забочусь о стиле, о правильной расстановке предлогов и написании флексий, так как не подобает христианину подчинять слова Евангелия грамматическим правилам». Это значит, что священные книги не следует понимать буквально, надо путём кабалистического толкования уловить их дух, как, собственно, и делается в случае алхимических трудов. Редкие авторы, затрагивающие вопрос о языке птиц, ставили его на первое место, считая источником всех других языков. Его древность восходит к Адаму, который по Божьему изволению давал на нём всем тварям и вещам свои имена, отражавшие их свойства. Сирано Бержерак[75] упоминает об этой традиции в эпизоде, когда его, новоиспечённого обитателя ближайшего к Солнцу мира, принялся наставлять герметической кабале «сидевший на камне нагой человечек», олицетворявший простую неприкрытую истину, основанную на камне, естественном камне Философов.
«Не помню, заговорил ли я первый, — пишет великий посвящённый, — или это он обратился ко мне с вопросом, но я прекрасно помню, словно это было вчера, что он битых три часа объяснялся на незнакомом мне языке, не похожем ни на одно наречие этого мира. Язык показался мне понятнее и доходчивее, чем язык моей няни. Когда я спросил о столь невероятном чуде, он ответил, что в науках присутствует некая истина, удаляясь от которой, удаляешься от простоты. Чем больше язык отходит от этой истины, тем труднее его понимать. — То же и с музыкой, — продолжал он. — В ней есть истина, к которой душа влечётся самопроизвольно. Мы не видим эту истину, но чувствуем, что её видит естество. Не понимая как, мы оказываемся ею поглощены, она восхищает нас, увлекает за собой, хотя мы и не знаем, где она и откуда. И хотя нам невдомёк, каким образом музыка притягивает нас, но сам факт притяжения неоспорим. Так же и с языком. Столкнувшись с правдой букв, слов, связей между ними, человек не может не впитать её в себя, так что впредь его речь станет строго соответствовать тому, что он думает. Мы ничего толком не можем выразить именно оттого, что нам недоступен этот язык — ни слова его, ни законы. — Я сказал, что первый на земле человек, без сомнения, говорил на этом языке, ведь те имена, которые он давал существам и предметам, отражали их суть. Он перебил меня: „Этот язык необходим не только для того, чтобы выражать постигнутое умом, без него тебя вообще никто не поймёт. Этот язык — инстинкт и голос самой природы, и он понятен всем, кто живёт сообразно в ней. Осознав это, вы сможете общаться со зверями[76], а они с вами, ведь, как язык природы, он им доступен. Пусть вас не удивляет лёгкость, с какой вы улавливаете смысл слов, которых прежде не слышали. Когда я произношу их, ваша душа видит в каждом из них истину, которую она ищет ощупью и которую бессилен уловить рассудок“».
Но, как утверждаёт наш автор в Истории птиц, этот всеобщий тайный язык, несмотря на свою выразительность и истинность не подпадающий ни под какие определения, несёт в себе греческую основу и греческий дух. Речь у него заходит о вековых дубах — намёк на язык друидов (Δρυϊδαι от Δρΰς дуб): «Это мы, дубы, к которым прикован твой взгляд, говорим с тобой, и если тебя удивляет, что мы изъясняемся на языке твоего мира, знай, что наши предки тоже в нём жили. Они обитали в Эпире, в Додонском лесу, где природная доброта подвигла их давать оракулы страждущим. Для этого использовался самый универсальный из всех язык — греческий». Герметическую кабалу знали в Египте, во всяком случае, каста жрецов, как об этом повествует Лейденский папирус: «Призываю тебя, о самый могущественный из богов, творец всего сущего, тебя, порождённого самим собой, тебя, который видит всё, но которого не видит никто… Я призываю твоё имя на языке птиц, на языке иероглифов, на языке Евреев, на языке Египтян, на языке кинокефалов…на языке ястребов, на священном языке (langue hiératique)». Мы обнаруживаем этот язык у инков, властителей Перу до эпохи испанских завоеваний. Древние авторы называют его lengua general (всеобщий язык) и lengua cortesana (язык двора), другими словами, дипломатический язык, так как он таит в себе двойной смысл, соответствующий двойному знанию — внешнему и внутреннему (διπλή, двойной; μάθή, знание, наука). «Кабала, — пишет аббат Перроке[77], — служила введением во все отрасли знания».
Представляя столь выдающуюся личность, как Роджер Бэкон, чей гений блистает на интеллектуальном небосклоне XIII в., как звезда первой величины, Арман Парро[78] говорит, что в результате долгих усилий ему удалось обобщить свои знания древних языков, овладеть праязыком и разработать свой собственный метод, благодаря которому он мог за короткий срок научить любого самому замысловатому наречию. Это поистине чудесная особенность всеобщего языка, который предстаёт перед нами и как наилучший ключ к знанию, и как совершенное средство общения между людьми. «Бэкон, — пишет Парро, — знал латинский, греческий, еврейский, арабский; будучи в состоянии черпать богатый материал из древней литературы, он счёл нужным усовершенствоваться в двух современных языках: своём родном и французском. На основе частных грамматик такой ум, каким обладал он, не преминул создать общую теорию языка; он установил, что язык строится, с одной стороны, на реальном смешении различных компонентов, с другой — на философском анализе мыслительной способности людей, естественном изменении их качеств и представлений». Он почти единственный в те времена занимался сравнением словарного запаса, сопоставлением синтаксиса различных языков, искал связи языка с мыслью, определял, какое влияние он оказывает на обычаи и воззрения народов, характер, темп и строение речи. Он восходил, таким образом, к истоку всех простых и сложных, незыблемых и изменчивых, правильных и ошибочных идей, которые выражает человеческое слово. Универсальная грамматика представлялась ему истинной логикой и наилучшей философией, он приписывал ей необычайные свойства и на её основе брался обучить греческому или еврейскому в трёхдневный срок[79], а своему юному ученику Иоанну Парижскому за один год преподал всё то, на что сам потратил сорок. «Поразительная скорость обучения! — восклицал Мишле. — Удивительная способность выявлять с помощью электрической искры знание, таящееся в человеческом мозгу!»
75
De Cyrano Bergerac.
76
Св. Франциск Ассизский, основатель ордена францисканцев, к которому принадлежал и знаменитый Адепт Роджер Бэкон, прекрасно знал герметическую кабалу, ведь он умел разговаривать с птицами.
77
Perroquet, prêtre.
78
Armand Parrot.
79
См.