Нам ничего не стоило бы дать более подробные сведения о философском меркурии и его изготовлении, но не в нашей власти до конца раскрывать эту важную тайну. Письменное наставление не должно превосходить то, которое прозелиты получали во время малых мистерий Агры. Мы добровольно возлагаем на себя неблагодарную роль греческого Гидрана, но разглашать эзотерическую сторону Больших Элевсинских мистерий нам категорически запрещено. Греческие мисты перед получением высшего посвящения клялись жизнью в присутствии иерофанта, что никогда никому не откроют доверенных им истин. Мы ведь говорим не с несколькими испытанными учениками в полумраке закрытого храма перед священным образом почитаемой Цереры — чёрным камнем из Пессинунта — или Исиды, восседающей на кубическом основании; мы беседуем на пороге храма у колоннады перед толпой людей, не требуя от них никакой предварительной клятвы. Что же удивительного, если в подобных условиях мы проявляем осмотрительность? Жаль, разумеется, что институт древних инициации канул в Лету и ограниченный экзотеризм вытеснил живой дух прежних мистерий. Вместе с Философом[241] мы полагаем, что «более достойно для человеческой природы и более поучительно, приняв чудо, попытаться извлечь из него истину, нежели сходу отмести его как ложь или преклониться перед ним, не задумавшись о том, как его объяснить». Сожаления, впрочем, излишни. Всеразрушающее время сравняло с землёй древние цивилизации. Что осталось от них, кроме исторических свидетельств о их величии и мощи, воспоминаний, погребённых среди папирусов или благоговейно поднятых из мёртвой земли, усеянной трогающими сердце развалинами? Увы, последние мистагоги унесли свою тайну в могилу. Господь, Отец светов и источник всякой правды, не пожелал одарить нас высокими откровениями.
241