Позволим себе дать совет искренне алчущим истины, детям знания, кому, собственно, и предназначены наши писания. Лишь божественное озарение поможет им решить запутанную проблему: где и как получить таинственное золото, неведомое вещество (corps), способное оживить и оплодотворить воду — первый элемент металлического естества? Идеографические изображения Луи д'Эстиссака хранят по этому важнейшему поводу молчание. Наш долг — уважать волю Адепта, и потому мы ограничимся лишь тем, что отметим, к каким практическим трудностям приводит подобное положение дел.
Прежде чем перейти к верхним деталям, надо сказать ещё несколько слов о центральном щите с иероглифами. Упомянутая нами монография о замке Тер-Нёв, составленная, думается, покойным Рошбрюном, содержит довольно странное место, где говорится об этих символах. Кратко описав камин, автор добавляет: «Это одно из прекраснейших произведений в камне, созданных мастерами по орнаменту в доме Луи д'Эстиссака. В центре щита, расположенного под щитом владельца замка — монограмма мастера-резчика; над монограммой четвёрка — символическая цифра, почти всегда присутствующая рядом с монограммами живописцев, гравёров, печатников, витражистов и т. д. Ключ к этому необычному знаку мастеров-ремесленников (compagnonnage) пока не найден». Заключение по меньшей мере удивительно. Вполне возможно, автор монографии встречал на некоторых произведениях искусства аббревиатуру в виде четвёрки, служащую для их классификации и идентификации. Мы и сами видели этот знак на ряде ценных предметов явно герметического характера: эстампах, витражах, фаянсе, ювелирных изделиях — однако мы отнюдь не считаем, что цифра «четыре» указывает на мастера-ремесленника (figure de compagnonnage). Тут мы имеем дело не с цеховым гербом (armoiries corporatives), где должны быть представлены инструменты и профессиональные знаки отличия. Нельзя отнести наш щит ни к так называемым говорящим гербам (armes parlantes), центральное изображение которых связано с фамилией владельца, ни к знакам дворянского звания, так как первые не подчиняются геральдическим правилам, а вторые лишены образного языка, столь характерного для ребусов. Кроме того, мы доподлинно знаем, что имена художников, которым Луи д'Эстиссак доверил украшать своё жилище, до нас не дошли. А раз так, то можно ли предположить, что это их собственное клеймо, тем более что знаки, о которых идёт речь, имеют вполне определённый алхимический смысл и часто встречаются в алхимических формулах? Да и как объяснить безразличие такого знатока символики, каким был Адепт из Кулона, к своему детищу, если он, сам удовольствовавшись скромным гербом, отдаёт на откуп непосредственным исполнителям значительно большую площадь? И зачем заказчику, создателю такого гармоничного герметического образца, до мельчайших подробностей отражающего наше учение, допускать вдруг присутствие чужих знаков, которые выпадали бы из общей картины? Следовательно, предположение, что это профессиональное клеймо ремесленника, не выдерживает критики. Да и где это видано, чтобы главная мысль произведения заключалась в личном знаке ремесленника?
Над символическими панно, предметом предшествующего анализа, располагается латинская надпись, занимающая все ширину антаблемента. Она состоит из трёх слов, отделённых друг от друга вазами, где пылает огонь. Надпись следующая:
NASCENDO QUOTIDIE MORIMUR[242]
Родившись, мы ежедневно умираем
Несколько неожиданно встретить здесь суровую мысль Сенеки. Кажется, что эта глубокая, но сугубо нравственная истина плохо сочетается с окружающей её символикой. Какое значение среди герметических эмблем может иметь настоятельный призыв подумать о своём печальном жребии, о жестокой судьбе, которая обрекает человека на смерть — венец всей жизни, делает приближение к могиле основным условием земного бытия, а гроб — оправданием существования начиная с колыбели? Помещена ли здесь надпись просто как благотворное напоминание о перипетиях, превратностях нашей жизни, чтобы мы постоянно испытывали тревогу и страх перед неизвестностью и знали, что они — необходимые сдерживающие факторы для наших страстей и вожделений? Или учёный заказчик памятника искусства желал пробудить наше сознание, призвать к размышлению, посмотреть в упор на то, что наиболее нас страшит, и убедить в суетности наших помыслов, надежд, бессмысленности наших усилий, ничтожности наших иллюзий? Мы так не думаем. Каким бы выразительным, каким бы суровым ни казался обычному уму буквальный смысл этих слов, мы явно должны отыскать другой, отвечающий требованиям эзотерики. Думается, латинское изречение, заимствованное Луи д'Эстиссаком у стоика — воспитателя Нерона, тут не случайно, ведь это единственные слова нашей mutus liber. Нет никакого сомнения, что они несут свой смысл, помещены на своё место намеренно и дополняют изображение.
Нетрудно заметить, что из трёх слов надписи двум, а именно quotidie и morimur, предшествует особый знак — небольшой ромб, по-гречески ρόμβος, от ρέμβω (se tromper, s'égarer, tourner autour de, ошибаться, заблуждаться, ходить около). Налицо явное указание на обманчивый смысл, способный ввести в заблуждение. И таких знаков два, значит — фраза двусмысленна, то есть в ней два смысла (deux signes, άμφιβολος). Следовательно, если определить, какое из трёх слов имеет двойное значение, несложно будет найти тайный, отличный от буквального, смысл всей фразы. Между тем, один и тот же знак перед quotidie и morimur говорит, что эти два слова остаются неизменны и сохраняют своё обычное значение. Nascendo же, лишённое какого-либо указателя, таит в себе иной смысл. Герундив в этом виде отражает также идею порождения, воспроизводства (production, genération). Значит, его нужно переводить не «родившись», а «порождая» или «для того, чтобы породить». Так, обнажив тайну, мы пришли к скрытому значению двусмысленной фразы, и довольно простая мысль о смертном человеческом уделе приобретает иную окраску. Итак, на образном языке автор заявляет: «Мы каждый день умираем, чтобы порождать». Это говорят родители герметического ребёнка. Так оно и есть: они на самом деле умирают, и не только, чтобы дать ему жизнь, но и чтобы обеспечить его рост, развить в нём жизненную силу. Они умирают каждый день, то есть в каждый из шести дней Делания, когда продолжается процесс приращения камня. Ребёнок рождается в результате их гибели и питается их трупами. Мы видим, таким образом, сколь экспрессивен и ярок алхимический язык. Лиможон де Сен-Дидье высказывает основополагающую мысль, когда утверждает, что «камень Философов рождается от разложения двух веществ». Добавим, что философский камень — или наш меркурий, собственно его материя — возникает в результате борьбы, умерщвления и разложения двух противоположных начал. Мы видим, что основные операции нашего искусства заключаются в порождении двумя началами третьего, и что это порождение зависит от предварительного распада обоих агентов. Да и сама философская ртуть, единственная субстанция Магистерия, ничего не породит, если не умрёт, не подвергнется ферментации и путрефакции в конце первой стадии Делания. И наконец, идёт ли речь о получении Серы, Эликсира или Лекарства, можно увеличить их эффективность или количество, лишь приведя их к меркуриальному состоянию, близкому к первоначальному ребису, а затем довести до разложения. Фундаментальный закон герметики выражается древним изречением: Corruptio unius est generatio alterius[243]. Гугин из БармыXXIV говорит в главе Герметические положения[244]: «Кто не знает способа разрушения тела, не знает и способа его создания». В другом месте тот же автор наставляет: «Если Ртуть не окрашена сама, она не окрашивает». Философская ртуть начинает серию хроматических изменений философского спектра с чёрного цвета, печати её умерщвления. Это её первая окраска и первое указание на благоприятный ход процесса, предзнаменование успеха, свидетельствующее о мастерстве экспериментатора. «Разумеется, — пишет Николай Фламель в Книге Фигур Иероглифических, — тот, кто не наблюдаёт черноты в начале своих операций, в дни камня, даже если он видит какой-то другой цвет, не готов к Магистерию и не может преобразить хаос. Он работает впустую, путрефакции не происходит; а нет путрефакции, нет и разложения с порождением, а значит, камень не склонен к росту и увеличению в размерах». Далее великий Адепт заявляет, что растворение вещества, перевод его в жидкое состояние посредством огня вызывает распад соединенных частиц и возникновение чёрной окраски, которая говорит о верном течении процесса. «Чёрный цвет ясно доказывает, — пишет он, — что вначале вещество разлагается и распадаётся на частички меньше атомов Солнца, которые затем превращаются в постоянную воду. Одни Философы называют этот процесс смертью, разложением, гибелью (mort, destruction et perdition), потому что естества меняют свою форму — отсюда все иносказания о мертвецах, могилах и гробницах. Другие именуют этот процесс Обжигом (Calcination), Обнажением (Denudation), Разделением (Separation), Размельчением (Trituration), Ассацией (Assatiori), потому что имеет место изменение вещества, его действительное измельчение. Некоторые в этом случае говорят о Восстановлении первой материи (Reduction en première matiere), о Размягчении (Mollification), Экстракции (Extraction), Смешении (Commixtion), Сжижении (Liquefaction), Превращении Элементов (Conversion d’Elemens), Истончении (Subtiliation), Разделении (Division), Гумации (Humation), Тестообразовании (Impastation), Дистилляции (Distillation), потому что вещество переводится в жидкость, семя, размягчается и в таком виде перемещается в реторте. Ещё используются такие термины, как Ксир (Xir), Путрефакция (Putrefaction), Гниение (Corruption), Киммерийские тени или сумерки (Ombres cymmeriennes), Пропасть (Goufre), Ад (Enfer), Драконы (Dragons), Порождение (Generation), Ингресия (Ingression), Погружение (Submersion), Усложнение (Complexion), Соитие (Conjuction) и Насыщение (Impregnation), так как вещество, участвующее в процессе, черно и жидко, а начала полностью смешиваются и удерживают одно другое». Многие авторы, и, в частности Филалет, доказывали необходимость и пользу от смерти и минеральной путрефакции по аналогии с пшеничным зерном. Безусловно, они почерпнули эту идею из евангельской притчи (Ин. 12:24), где Христос говорит: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода».
244
Huginus à Barma.