Мы видим здесь солнечное древо (arbre solaire), о котором говорит Космополит в своей аллегории о зелёном лесе (forêt verte), принадлежавшем, по его словам, нимфе Венере. Он рассказывает о том, как старец Сатурн в присутствии суфлёра-лжеалхимика срывает плод с солнечного древа, помещает его в десять частей некоей воды — чрезвычайно редкой и труднодоступной — и без труда его в ней растворяет.
Наш Адепт подразумевает здесь первичную Серу (premier soufre) или золото Мудрецов (or des sages) — зелёный незрелый плод с древа Познания. В латинской фразе чувствуется разочарование в полученном результате, которому, впрочем, были бы рады многие алхимики. Дело в том, что с помощью этой Серы трансмутацию не провести. Философское золото ещё не камень. Как предупреждает неофита Филалет, это всего лишь первая материя (première matière). А так как процесс, согласно тому же автору, длится безостановочно около ста пятидесяти дней, по-человечески легко понять разочарование художника, который рассчитывал одним махом получить эликсир, как это случается на коротком пути.
На этой стадии ученику приходится признавать, что продолжать операцию, давшую первичную Серу (premier soufre), бессмысленно. Чтобы продвинуться дальше, ему надо сначала вернуться назад, провести второй цикл новых испытаний и целый год, а то и больше трудиться, прежде чем получить камень первого порядка. Если к тому времени у него не опустились руки, пусть он последует примеру Сатурна и, соблюдая нужные пропорции, вновь растворит в Ртути зелёный плод, который по благости Господней ему позволили сорвать; тогда он станет свидетелем его постепенного созревания. Не преминем, однако, напомнить, что он избрал долгий тяжкий путь, усеянный шипами и весь в рытвинах, и так как искусство здесь играет большую роль, нежели естество, тупиков и подводных рифов на нём не счесть. Ему прежде всего надо обратить своё внимание на Ртуть, которую Философы называли двойной (double) — и не без причины — пылающей (ardent), заострённой (aiguisé) или выточенной с помощью её же собственной Соли (acué de son propre sel). Прежде чем растворять Серу, он должен учесть, что первичная вода (première eau), давшая ему философское золото (or philosophique), слишком простая и слабая пища для того, чтобы питать солнечное семя. Справиться с этой трудностью можно, лишь поняв иносказание Николая Фламеля об Избиении Невинных и то вполне прозрачное толкование, достойное пера Мастера, которое даёт ей Лиможон[320]. Как только неофит поймёт, какие, в их металлическом аспекте, духи обозначаются кровью убиенных младенцев и каким образом алхимик различает два меркурия (deux mercures), он преодолеет последнее препятствие, после чего лишить его ожидаемого успеха может лишь собственная нетерпеливость.
Кессон 5. — Два паломника — у каждого в руках чётки — встречаются неподалёку от здания — церкви или часовни, — виднеющегося на заднем плане. Оба паломника преклонных лет, лысые, длиннобородые и в одинаковой одежде; один при ходьбе опирается на палку, другой, в толстом капюшоне, явно удивлённый встречей, восклицает:
TROPT.TART.COGNEV.TROPT.TOST.LAISSE.
Слишком поздно познано, слишком рано утеряно
Это слова разочарованного суфлёра, который к концу долгого пути обрёл-таки столь желанный влажный корень (humide radical), однако на свою беду истратил в тщетных потугах физические силы, необходимые для того, чтобы вместе с более искусным товарищем осуществить Делание. Под видом первого старика предстаёт перед нами верный слуга — меркурий. Об этом проницательному зрителю говорит незначительная, казалось бы, деталь: чётки в его руке образуют вместе с посохом кадуцей — символический атрибут Гермеса. Кроме того, мы неоднократно отмечали, что у многих Философов — Михаила Майера, Стольция и других — растворяющее начало (matière dissolvant) олицетворял именно старик, паломник (pèlerin) или путешественник (voyageur) великого Искусства.
Хотя радующийся встрече старый алхимик и не мог до тех пор найти меркурия, весь вид его говорит, что эта материя ему знакома, ведь его чеётки — красноречивый иероглиф — образуют круг с крестом вверху: символ Земного шара и сигнатуру нашего малого мира (notre petit monde). Понятно, почему несчастный художник так огорчён своим слишком запоздалым знанием, — ведь вещество это вполне обычное и всегда было у него под рукой, а ему было невдомёк, что оно способно дать таинственную воду, которую он столько лет тщетно пытался получить…
Кессон 6. — На этом барельефе мы видим три дерева одной высоты. У двух из них ствол и ветви высохли, тогда как третье дерево, здоровое и крепкое, кажется одновременно виновником и следствием их гибели. Рядом надпись:
SI.IN.VIRIDI.IN.ARIDO.QVID.
Если так обстоит дело с зелёным, то как быть с сухим?
Наш Философ опирается тут на общее положение метода аналогии — единственного средства, с помощью которого герметический философ разгадывает сокрытые в естестве секреты. Из этого положения вытекает вывод о сходстве происходящего в растительном царстве с происходящим в царстве минералов. И если сухие мёртвые деревья уступают часть питательных веществ и жизненной энергии своему живому собрату, логично счесть это дерево их наследником, кому они завещали сокровищницу, из которой он будет черпать пищу. Так что он в каком-то смысле их сын или потомок. Три дерева представляют, таким образом, вполне очевидный символ того, как рождается камень Философов — первичное бытие или субъект собственно философского камня.
Отвергая ошибочное утверждение своего предшественника Пьера-Жана Фабра, автор Герметического триумфа[321] без обиняков заявляет, что «наш камень рождается из разрушения двух тел». Добавим лишь, что из этих двух тел одно металлическое, а другое минеральное, и оба они произрастают из одной земли. Нрав у них настолько противоположный, что сами они никогда не сочетаются друг с другом; их заставляет это сделать художник, подчинив непримиримых антагонистов мощному действию огня. После продолжительной и ожесточённой борьбы они, обессилев, погибают. При их распаде образуется третье вещество, наследующее жизненную энергию и свойства усопших родителей.
Таково происхождение нашего камня, с рождения приобретающего двоякую, сухую и огненную, природу металла и столь же двоякие свойства минерала — холод и влажность. Следовательно, в своём состоянии полного равновесия камень олицетворяет союз четырёх естественных стихий, лежащих в основе всякой экспериментальной философии. Жар огня смягчён в нём холодом воздуха, а сухость земли нейтрализована влажностью воды.
Кессон 7. — Геометрическая фигура, которую мы здесь видим, нередко украшала фронтисписы средневековых алхимических манускриптов. Её обычно называют Лабиринтом Соломона. Мы уже отмечали, что она часто воспроизводилась на плиточных полах наших великих готических храмов. Рядом с лабиринтом надпись:
FATA.VIAM.INVENIENT.
Судьба проторит себе путь
Наш барельеф, иллюстрируя лишь долгий путь вкупе с большинством изображений Дампьера, выявляет вполне определённое намерение автора наставлять прежде всего в Делании богатых. У нашего лабиринта вход один-единственный, тогда как на других картинах с подобным сюжетом их обычно три, и они соответствуют трём портикам посвящённых Деве Матери готических соборов. Один вход, прямой, ведёт непосредственно в центральный зал, где Тесей убивает Минотавра — на этом пути нет никаких препятствий. Здесь находит выражение краткий путь — простой и лёгкий — Делания бедных. Через второй вход также попадают в центр лабиринта, но много раз поворачивая и возвращаясь вспять — налицо иероглиф долгого пути, эзотерике которого, как мы уже сказали, наш Адепт явно отдаёт предпочтение. И, наконец, третий ход, вначале идущий параллельно предыдущим, недалеко от порога внезапно заводит в тупик. Он ввергает в отчаяние и разоряет заблудившихся, самонадеянных, тех, кто без серьёзного изучения, без прочной основы бросается вперёд очертя голову.
320
Limojon de Saint-Didier.
321
Limojon de Saint-Didier.