Четвертым я считаю твое мнение. В ходе своего «Утверждения» ты отрицаешь, что свободная воля в действительности на что-то способна, и говоришь, что наша воля ничего не совершает ни в добрых делах, ни в злых, но все происходит по абсолютной необходимости. Это мнение я и называю самым жестким из всех и объявляю, что больше всего мне придется спорить с Карльштадтом и с тобой.
Не оставляю я также в стороне и мнение Скота, который полагает, что делами нравственно добрыми при общем природном влиянии человек может соответственно (de congruo) заслужить действенную Божью благодать, потому что благость Божья не допускает ничьей погибели, если только человек проявлял то, что было в нем самом. Не потому что он достигает спасения своими силами, но потому что он каким-то образом восприимчив к Божьей благодати.
Так как, насколько мне известно, этого мнения церковь еще не отвергла, я его не защищаю и не опровергаю. Поэтому, отставив мнения Пелагия и Скота, я учу, что остальные три мнения отличаются только словами. Первое, а именно принадлежащее Августину, признает, что воля или желание собственными силами способны делать зло; оно не представляет творящим только Бога, а волю — всего лишь испытывающей воздействие, как учишь ты. Пока с Августином сходится Карльштадт, расходясь с тобой. Потому что когда Августин называет благодать со-творящей, то он понимает под этим, что наша воля что-то творят. Затем: так как они полагают, что благодать — побуждающая, но несовершенная, то они не исключают обращения и отвращения, в то время как ты полностью исключаешь и то и другое, вводя для всех дел абсолютную необходимость (absoluta necessitas).
Ведь я воюю не против основ, которые ты утверждаешь, но против твоего опровержения, в котором ты исправляешь то, что ты говорил сначала, пишешь, что свободная воля не способна ни к чему, кроме греха, и одобряешь учение Уиклифа.
Те, которые придерживаются первого мнения, считают, что воля порочна, она ранена и хромает, но не угасла. Остается, следовательно, какой-то рассудок (indicium), однако — несовершенный; остается сила, однако — недейственная.
Итак, ты видишь, что это не одно и то же суждение, выраженное разными словами, как ты это изображаешь! Однако первое мнение, которое я называю приемлемым, ты сравниваешь с моим определением, исключая между тем мнение тех людей, которые полагают, что нравственно добрые дела без особой благодати побуждают благость Божью к дарованию благодати. Я так расширил свое определение, чтобы осталось место и для этого суждения, потому что оно еще не осуждено. Но представь себе, что мнение Скота отброшено. Тогда первым было бы мнение Августина, который считает благодать побуждающей и не исключает обращения и уклонения. Побитый фараон начал раскаиваться, и если бы он не отвратился от побуждающей благодати, то не дошел бы до глубин зла. Следуя Бернару, предположим, что всякое начало обязано своим существованием благодати. Конечно, если наша воля действует вместе с действующей благодатью, то она обращается к благодати, приспосабливая природные силы к действующей благодати, подобно тому как с восходом солнца мы открываем глаза, и снова отвращается, подобно тому как с заходом солнца мы глаза закрываем.
Итак, покажи, Лютер, сонливость и тупость моего рассудка! Ты поступаешь так: сначала говоришь, что приемлемо мнение, которое утверждает, что свободная воля, поврежденная грехом, без благодати не может хотеть добра. И определение наделяет ее силой склоняться к добру или же отвращаться от добра без благодати. Ты говоришь: «Определение утверждает то, что отрицает пример» и прочее, что ты делаешь достаточно болтливо и говорливо.
Послушай мои возражения на тонкости твоей клеветы. Я определяю свободную волю в общем: какой она была создана, какой она существует у людей, освобожденных при помощи благодати, говорю, как она хромает у тех, которые еще не освобождены от рабства греха. Какое отношение имеет это к первому мнению, которое является только частью того, что охватывает определение? Определение не исключает особой благодати, если только мы не принимаем мнения, очень близкого к пелагианскому; несмотря на то что оно тебе не подходит, мне все-таки хотелось бы при доказательстве воспользоваться его помощью. И я не вижу опасности в том, что кто-нибудь его придерживается. Кроме того, ты не обращаешь внимания на то, что я принимаю двоякое воление или двоякую склонность к добродетели (ad honestum) — действенную и недейственную. Недейственна она, конечно, у людей, подвластных греху; по отношению к одним — посредством общего влияния, по отношению к другим — не без благодати, однако же — несовершенной, которая хотя еще и не устраняет греха, но подготавливает к действенной благодати. И меня не тревожит, что ты не хочешь допустить существование ничего среднего, но делаешь седоком или Бога, или сатану, потому что для того, чтобы меня опровергнуть, ты бесстыдно вводишь то, что требовало неопровержимого доказательства. Ты помнишь, что мы говорили о свете: евангельский слепец сначала ничего не видит, потом видит проходящих людей как деревья, а вскоре уже ясно различает все[1609].