Есть основания полагать (и дошедшие до нас «Разговоры» Липавского это скорее подтверждают), что присутствие в названном кругу оригинально мыслящих философов в немалой степени повлияло на Введенского и Хармса, усилив, может быть, присущую их творчеству своеобразную «философичность». Дело, разумеется, не в том, что в их произведениях встречаются имена Бергсона и Канта, что Введенский поэтически исследует трансформации слова в предмет и предмета в слово, а Хармс, описав некий «философский шум», переходит к стихотворениям-трактатам, в которых пользуется философской терминологией Я. С. Друскина; он же, с присущей ему любовью к орденам и союзам, основывает впоследствии «Орден небольшой погрешности», чье название восходит еще к одному философскому термину Друскина (некоторое равновесие с небольшой погрешностью; эту формулу, переведенную на латинский язык — quaedam equilibritas cum peccato parvo — друзья распевали на мотив польки). На самом деле и тех, и других, философов и поэтов, объединял тот же интерес к возможности познания мира вне искажающих реальность логических категорий и механизмов сознания (недаром понятие «реального» заключено в самом названии «ОБЭРИУ»).
Философско-поэтические произведения Друскина конца 20-х — первой половины 30-х годов включают серию трактатов, в которых он, отказываясь от традиционной терминологии западной философии, заменяемой им простейшими терминами обиходного языка, строит свою собственную «несистемную систему» познания мира. Среди этих трактатов выделяется цикл «Вестников». Это, во-первых, «Разговоры вестников» — сочинение в трех частях («О некотором волнении и некотором спокойствии»; «Признаки»; «О деревьях»); к нему примыкает небольшое произведение 1933 года «Вестники и их разговоры».
В середине 60-х годов, работая в доме Я. С. Друскина с архивом Введенского и Хармса, я заинтересовался ранними произведениями самого Якова Семеновича, который был настолько щедр, что в течении двух лет читал их со мною «ex cathedra», сопровождая чтение своими пояснениями (его позднейшие философско-теологические работы были мне к тому времени уже известны). Если в течение первого года, встречаясь еженедельно, мы прочли около тридцати страниц сложнейшего текста «Вестников», то во второй год мы одолели сопутствующие произведения и обширную стостраничную «Формулу бытия». Пояснения Якова Семеновича мною записывались — так был зафиксирован ценнейший автокомментарий к его философским сочинениям 20-х — 30-х годов. Сам он, однако, считал, что комментарий этот может носить исключительно служебный характер, лишь облегчая доступ к самим произведениям, но ни в коем случае не являясь их частью. Те, кому он поможет преодолеть кроющуюся за обманчивой простотой исключительную сложность этих вещей, должны после этого отложить его в сторону и вернуться к подлиннику.
Мне представилось целесообразным открыть публикацию этих материалов «Вестниками и их разговорами», во-первых, исходя из сжатого объема этого сочинения, во-вторых, из его итогового, по отношению к циклу «Вестников», характера. Я надеюсь, что эта небольшая публикация, за которой должны последовать другие, послужит некоторым ключом к раннему философскому творчеству Друскина и одновременно — ключом к тому, условно говоря, «обэриутско-чинарскому мироощущению», которое объединяло всех участников небольшого кружка, самым знанием о коем мы обязаны Якову Семеновичу.
Я. С. Друскин
Вестники и их разговоры
О чем разговаривают вестники? Бывают ли в их жизни события? Как они проводят день?
Жизнь вестников проходит в неподвижности[108]. У них есть начала событий[109] или начало одного события[110], но у них ничего не происходит. Происхождение принадлежит времени.