ний. Даже не касаясь работ В. И. Ленина, стремившегося
трактовать идейное наследие писателя применительно к за-
дачам «пролетарской революции», укажем хотя бы на весь-
ма субъективную трактовку Н. А. Бердяева, увидевшего
в творчестве Толстого разрушительное начало, привед-
шее, вопреки учению о непротивлении, к революции.
«Толстой, — писал Бердяев, — идеализировал простой на-
род, в нем видел источник правды и обоготворял физичес-
кий труд, в котором искал спасения от бессмыслицы жизни.
Но у него было пренебрежительное и презрительное отно-
шение ко всякому духовному труду и творчеству. Все острие
толстовской критики всегда было направлено против куль-
турного строя. Эти толстовские оценки также победили в
русской революции, которая возносит на высоту представи-
телей физического труда и низвергает представителей труда
духовного... Поистине Толстой имеет не меньшее значение
для русской революции, чем Руссо имел для революции фран-
цузской. Правда, насилия и кровопролития ужаснули бы
Толстого, он представлял себе осуществление своих идей
иными путями. Но ведь и Руссо ужаснули бы деяния Робес-
пьера и революционный террор. Но Руссо так же несет от-
ветственность за революцию французскую, как Толстой за
революцию русскую. Я даже думаю, что учение Толстого
было более разрушительным, чем учение Руссо»*.
В ходе работы над «Кругом чтения» и особенно над пос-
ледовавшими затем книгами «На каждый день» и «Путь
* Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 283—284.
10
жизни» Толстой все больше и больше переходил от изрече-
ний «мудрых людей» прошлых эпох к своим собственным
высказываниям, обращался к своим дневниковым записям, мыслям, высказанным в письмах. Если в «Мыслях мудрых
людей», этом начальном этапе работы, было всего несколько
собственно толстовских мыслей, то в книге «Путь жизни», конечном результате работы писателя в этом жанре, кар-
тина прямо обратная: всего несколько изречений других
писателей, а все остальное принадлежит Толстому.
Эта тенденция к «обезличиванию» мыслей отражает ос-
новную направленность работы Толстого последнего деся-
тилетия жизни — достижение органического синтеза заим-
ствованной мысли со своей и стремление к утрате автор-
ства, как то случалось в народной литературе, фольклоре.
Дневник, хотя Толстой продолжал его многие десятилетия, стал итоговой вехой на пути развития жанра, разработан-
ного в «Круге чтения».
Размышляя о значении своего Дневника, Толстой за-
писывает 19 марта 1906 г.: «Думал о том, что пишу я в
дневнике не для себя, а для людей — преимущественно для
тех, которые будут жить, когда меня, телесно, не будет, и
что в этом нет ничего дурного. Это то, что мне думается, что от меня требуется. Ну, а если сгорят эти дневники? Ну
что ж? Они нужны, может быть, для других, а для меня
наверное — не то что нужны, а они — я. Они доставляют
мне благо».
Среди множества идей, наполняющих Дневник, особен-
но часто повторяется одна — о том, что жизнь есть благо:
«Жизнь, какая бы ни была, есть благо, выше которого нет
никакого. Если мы говорим, что жизнь зло, то только в
сравнении с другой жизнью, лучшей или воображаемой. В
жизни может быть зло, а самая жизнь не может быть злом.
Благо может быть только в жизни. И потому нельзя гово-
рить, что отсутствие жизни может быть благо» (21 марта
1902 г.).
Что же такое жизнь? — задается вопросом Толстой и
отвечает: «Жизнью мы называем две вещи: а) наше созна-
ние духовного начала, проявляющегося в мире, и б) на-
блюдаемое нами во времени и пространстве проявление
11
этого начала. В сущности есть только одно первое понятие
жизни, как проявление сознаваемого нами духовного на-
чала. Оно одно действительно. Не было бы его, ничего бы
не было. Из него одного вытекает все, что мы знаем, о чем
бы то ни было; из него же вытекает и второе понятие, в
котором мы приписываем жизни то, чего мы не знаем и о
чем судим только по наблюдению над другими существа-
ми» (17 июля 1903 г.).
Стремясь уяснить себе смысл сказанного, Толстой пы-
тается дать более конкретное определение человеческой
жизни как «расширения сознания». «Жизнь наша представ-
ляется нам расширением своего сознания; в сущности же
нет расширения, а есть уяснение сознания жизни. Жизнь
(Бог) по существу беспредельна и бесконечна, и потому
сознание этой беспредельности и бесконечности есть жизнь