О маленькой Людмиле совсем особая боль. У нее тоже был дом, были отец, мать и брат. И куда-то все вместе они ехали, куда им вовсе даже не хотелось ехать. И вот этот злой коршун их тоже ударил крылом. Людмила лежит простреленная, беспамятная, кинутая нежалостливым людям, чужим, мать сгорела в огне, кто знает, может быть, тогда еще и живая. Отец и брат замерзли где-нибудь в снегу. Война! Только Куцеволов живой и здоровый скачет. Стреляет в людей, рубит их шашкой. Это он война…
Не поднимая век, Тимофей глядел в одну точку. Багрово-красная, она плавала в темноте, скользила то вверх, то вниз. И, все расширяясь, полыхала, как пламя пожара. И сквозь это пламя упорно шел вперед он сам, Тимофей, стремясь непременно догнать, настигнуть Куцеволова и зная, что он его непременно настигнет.
12
А Куцеволов был уже далеко. Стороной, забираясь в предгорья, обошел Черемхово. Он слышал на пути от многих: верховный правитель Сибири адмирал Колчак со своим премьер-министром Пепеляевым расстреляны. В Иркутске действует большевистский Ревком, а за Байкалом вообще творится черт знает что: кипит партизанский котел. Атаман Семенов со своими дивизиями мечется по Забайкалью с запада на восток и обратно, как тигр в клетке. Жанэн, сукин сын, продал Колчака красным, а сам укатил во Владивосток. Так же поступил и прохвост Гайда. Чехословаки совершенно осатанели, не подпускают к железной дороге остатки каппелевских полков, сами едут в теплых вагонах, а русское воинство, хочешь спасать свою шкуру — шагай пешком. Коней давно уже начисто всех позагнали. К черту! К черту цепляться за миф о перемене счастья и возвращении прежней власти. Это крах! И вернее всего было бы, как давно уже задумано, перебежать в Маньчжурию. Не та родина, откуда тебя изгоняют, а та, которая способна сохранить твою жизнь.
Но не так-то просто оказывалось уйти и за маньчжурский щит.
Стремясь не остаться в самом хвосте отступающей армии, Куцеволов вел свой отряд столь быстро, что совершенно забыл о мудром народном правиле: «Тише едешь — дальше будешь». Запаленные кони стали падать один за другим. Тогда он решил сделать хотя бы односуточную передышку, подкормить лошадей. Иначе гибель. В селе, обобранном передовыми частями до последней соломинки, ему под угрозой расстрела целой семьи показали дорогу к покосам, где еще стояло несколько нетронутых зародов доброго горно-лугового сена.
Что ж, морозы немного ослабли, и можно переночевать в лесу, у костров. Потом еще пять-шесть переходов, выбраться напрямую через хребты на старинный Кяхтинский тракт, резануть по нему в Монголию, а там…
Куцеволов чувствовал себя главнокомандующим. С тех пор как он сначала вместе с измученным болезнью капитаном Рещиковым нечаянно отбился от главных сил, а затем уже умышленно остался лишь со своей группой конников, он понял: никому сейчас нет до него дела, живи сам или умирай, как хочешь. Можешь ехать вперед, можешь ехать назад, можешь стоять на месте. И проще бы всего повернуть коней навстречу Красной Армии, сдаться, не бежать в Монголию, в Маньчжурию… Но его отряд был особый — карательный отряд. И не по принуждению, а по убеждению. Много кровавых дел числилось на их счету. Надеяться на милость Красной Армии ни самому Куцеволову, ни его солдатам было нечего. Они это знали. Да и вовсе не о милости к себе помышляли они, а о том, скоро ли снова удастся им пожить в полную волю.
Лесная дорога, близ которой на круглой большой поляне стояли огороженные жердями зароды сена, не была тупиковой. Если поехать по ней и дальше, она снова выводила на тракт, идущий параллельно железной дороге. Что в одну, что в другую сторону от поляны, до ближнего села на тракте было верст по двадцать, по двадцать пять.
Давая команду стать здесь на отдых, Куцеволов послал в обе стороны дозорных. Хотя он был твердо уверен, что вырвался вперед от замыкающих частей по меньшей мере на двое суток пути, привычная для него подозрительность заставляла соблюдать и особую осторожность. Когда армия отступает, бежит, ничего не стоят любые стратегические подсчеты.
Они провели на отдыхе ровно сутки, давая коням вволю отъесться на иссиня-зеленом полинном сене, которое сибирские крестьяне ценят выше овса. Удалось и людям выспаться хорошо, глубоко зарывшись в зароды.
Повеселевшие солдаты собирались в путь. Плотно позавтракали вареной бараниной — в селе сумели-таки прихватить овечек, — напились горячего чая и стали седлать коней.
Мохнатым розовым шаром солнце медленно выкатывалось на вершины деревьев, окружавших поляну. Восточный ветерок чуть-чуть шевелил сухие листья травы.