— Из полыньи?
— Ну! У него ума поболее твоего. Не сунулся в воду. Стоял на берегу, кричал, палил из револьвера. Ну, услыхали, дали и ему сигнал — обождать. Подъехали с этого берега, веревки с обрыва кинули, вытащили. Другом хорошим тебе приходится? Вроде так он сказал.
— Нет. Это иностранец. Дипломат. В самолете мы с ним случайно оказались.
— Эвон как, дипломат иностранный! — уважительно протянул Степан. — Ну, кажись, бабы наши с ним обошлись приветно. Ничего, не опозорились. И обмыли, покормили. Спит сейчас.
— Да, да, он устал, ему надо выспаться, — проговорил Тимофей. — Потом скажи, Степан, кому-нибудь, чтобы этот баул подобрали, ему отдали. Все должно быть в сохранности. Ну и шинель мою тоже пусть подберут. Рукав у нее сучком словно бы пулей пробился, но починить еще можно.
— Сделаем, бабы зашьют, — сказал Степан. — Ну, к дому, товарищ полковник?
Они повернули коней.
— А я вот, товарищ полковник, действительную отслужил на Памире. Места, слов не найти, какие хорошие. И люди тоже. Но все же свои сибирские, родные реки, горы, леса как-то лучше. Тянет родина, — сказал Степан. Добавил виновато:
Не обижаетесь, на «ты» называю, товарищ полковник? Это уж тут у нас привычка такая, таежная. Могу поправиться.
— И у меня еще все привычки таежные. Не надо поправляться.
Некоторое время они молчали.
— Слушай, Степан, — проговорил Тимофей, — ответь мне на один философский вопрос. Знаешь ли ты, что такое жизнь?
Степан ответил не сразу. Даже попридержал своего коня. Задумчиво потер ладонью подбородок. Повел широкими плечами.
— Если, в общем… Понимаю, товарищ полковник. Только не по философии. А просто так. Штука хорошая. Опять-таки, конечно, если не испакостишь ее сам.
— Ну и спасибо!
И дальше они опять поехали молча.
Рядом, колено в колено, друг с другом.
Вот и еще одна житейская дорога подходит к концу. К концу ли?… Тимофея шатнуло в седле, одолела томящая слабость. Так подумалось — о конце пути — потому лишь, что все необходимое и возможное для этого дня, для этого часа сделано. А завтра наступит новый день и властно потребует: иди!
«Готов ли ты к этому, Тимофей, полковник Бурмакин, падающий с седла от усталости человек? Или тебе видится, как побыстрее бы отдохнуть, переложить свои обязанности на кого-то другого, а самому безвольно отдаться течению времени? Куда принесет, туда и пусть принесет…»
Он выпрямился, превозмогая вдруг возникшую острую боль в груди, подобрал короче поводья у коня, торопливо секущего копытами звонкую морозную землю.
Нет, не дано человеку права безвольно отдаваться течению времени. Не дано ему права перекладывать свои обязанности на кого-либо другого, пока он способен выполнять их сам. Ты малая частица в круговороте жизни, но вместе с тем ты главная его основа. Потому что жизнь — это движение, развитие, извечная борьба добра со злом, в которой нельзя отступить ни на шаг, не предавая тем самым весь смысл человеческого бытия…
Тимофей медленно пригибался к луке седла, так боль в груди казалась меньше, И думал теперь об одном: «Доехать… Доехать…»
В домах еще горели веселые огоньки, а глубокое звездное небо бледнело, занималось на востоке нежной золотистой зарей. И там, за нею, открывалась новая безграничная глубина: дорогая сердцу земля — Владивосток. Друзья по трудной солдатской службе… Алексей Платонович Васенин… Людмила, четвертые сутки в тревоге бессонно ждущая, когда же в дверь постучатся…
Тимофей сверлил глазами все время словно бы уходящую от него даль и, стиснув зубы, мысленно повторял: «Доеду!»
Знал: он уже снова в борьбе. Знал: легко не будет. Но ведь победа — жизнь. Это великое торжество природы над космическим холодом бесконечности — твоя необходимость, долг перед другими. Твоя награда. И самое счастливое мгновение твоей жизни еще впереди.
А человеку всегда хочется счастья.
1956–1970
Красноярск — Москва — Ялта