- Мы всегда будем с тобой вместе.
- Я тебя никому не отдам! Загрызу хоть кого, если... - вскрикивала она ревниво. И опять бормотала тихонько, протяжно: - Осенью, когда первые заморозки ударят, лиственница становится золотая... Глухари слетаются хвою клевать. На молоденьких лиственничках она тогда становится вкусная, кисленькая... Леха, придвинься, мне холодно.
- Хочешь, я за овчинной полстинкой в амбар сбегаю, прикрою тебя?
- Не надо... - Не уходи... Придвинься! - долго молчала, наслаждаясь теплом. - Леха, а скоро все люди станут счастливыми?
- Конечно, скоро! - Алеха удивлялся: зачем Нюрка задает такой вопрос. Революция победила, и Колчана давно выгнали вон, расстреляли, и кулаков на селе как следует поприжали. - Нюр, теперь люди счастливыми станут совсем уже скоро!
- А я не знаю, - задумчиво говорила Нюрка. - Врагов разных много. И нужды очень много. И весь наш народ еще малограмотный.
- Давай поедем учиться в Москву? Ведь предлагают!
- Поедем. Только на рабфак нас еще не возьмут. Надо нам здесь сперва доучиться. А тогда уж - в Москву!
Нюрка ластилась, прижималась к Алехе, охватывала ему шею прохладными руками, долго взасос целовала. Усталая, откидывалась.
Алеха спрашивал:
- Ты разве сейчас не счастливая? Мне так больше ничего на свете не надо!
И Нюрка снова принималась целовать. Зажав в своих ладонях голову Алехи, она пыталась в темноте разглядеть его глаза.
- Ты правду говоришь, правду? - немного с угрозой. А после доверчиво: - Я тоже очень счастливая.
- Чего ты задумалась?
- День наступит, опять заботы всякие, работа тяжелая. И со злостью людской столкнешься. Сама озлишься.
- А без этого как?
- Да я и не хочу без этого! Это ведь совсем и не жизнь, и счастье не в счастье, если только лежать да обниматься. Счастье - чтобы оно с тобой было всегда, на каждом твоем шагу, в каждом твоем деле.
- Ну и я тоже так, - оправдывался Алеха. - Так и любой человек.
- Не любой! - Нюрка вздыхала. - Если бы все так! Леха, зачем мы с тобой в комсомол вступали?
И, то затевая горячий спор, то просто подсказывая друг другу, они уносились мечтой в бегущие навстречу дни и годы.
Было им радостно и хорошо. Они знали, что все придуманное ими сейчас в жизни, быть может, потом и не сбудется. Они знали, что на свете чудес не бывает и не слова, а нужен гигантский труд человеческий, чтобы вся земля преобразилась так, как им хотелось, и все люди на земле стали бы свободны, равны между собой и счастливы. Но они никак не стесняли, не ограничивали свою фантазию. Потому что без такой мечты, похожей на сказку и зовущей в неизвестность, жить было бы пусто и скучно.
И опять целовались. Потому что без любви жить на свете тоже было бы пусто и скучно.
13
Стояли последние дни апреля, удивительно теплые дни. Солнце весело играло в окнах домов и отсвечивалось на трамвайных рельсах. В безветренной голубизне высокого неба лишь изредка проплывали тугие белые облака. Переполненные вешними соками, деревья томились, тихо пощелкивая, лопались острые почки, и, словно маленькие флажки, на их месте поднимались с желтинкой зеленые молодые листочки.
Безмятежно помахивая портфелем, Куцеволов вразвалочку вышагивал по бульвару. Спешить ему было некуда, время вполне позволяло досыта насладиться ласковым весенним теплом. Несколько часов подряд провел он в своем кабинете, обращенном окнами к северу, к глухой кирпичной стене, покрытой натеками грязи, - можно было себя и побаловать. Куцеволов долго и трудно допрашивал угрюмого, нескладного парня, пытавшегося по умело подделанному дубликату накладной и такой же доверенности получить на товарном дворе крупную партию ценного груза.
Парень утверждал, что ломового извозчика нанимал не он, что он не знает даже, куда потом повез бы извозчик полученный груз, что его "попросили" только предъявить в контору документы и оформить там все, что полагается. Извозчика не задержали, он с грохотом проскакал по товарному двору на выезд, едва определилось, что номер с поддельными бумагами у парня не пройдет. А на вопрос, кто же его "попросил" предъявить фальшивые документы, парень плел такую чушь несусветную, что даже у Куцеволова, привыкшего ко всему, вяли уши.
Было ясно: парень действовал по заданию умелой, опытной шайки. И не впервой. Уже зарегистрировано несколько случаев, подобных этому. По существу, пахло государственным преступлением и следовало бы парня сдать в гепеу. Но коли это не было сделано сразу и начальник отдела поручил разобраться в жульничестве Куцеволову, он с особым удовольствием приступил к допросам.
Подделка важных транспортных документов и нотариально оформленной доверенности - это же не "работа" у вагонов с пломбиром или ломом! Хотелось добраться до самого мастера, отлично сфабриковавшего подложные бумаги с казенными печатями, посмотреть, что это за птица - интеллигентный художник или просто набивший себе руку гравер? Ну, а если затем удастся накрыть и всю шайку - это снова выделит старшего следователя Петунина как наиспособнейшего, которому можно доверить любое дело. Игра стоит свеч.
Сейчас Куцеволов шел к Яузской набережной. В одном из путаных ответов парня проскользнула неясная ссылка на какого-то сапожника-кустаря, которому, дескать, плевое дело любую печатку вырезать. В другой раз парень упомянул Яузу и осекся - прямо язык проглотил. Нет ли тут связи? Во всяком случае, не лишним будет проверить, работает или нет какой-нибудь сапожник на Яузской набережной.
В портфеле у Куцеволова не было ничего ценного, только газеты, бутылка из-под молока и вязаный жилет на случай перемены погоды - навязчивая забота жены. Но он любил ходить с портфелем. Это было по меньшей мере модно. И очень соответствовало его служебному положению.
Солнце грело так сильно, что вгоняло в дрему. Хотелось присесть на скамейку, блаженно вытянуть ноги и посидеть с закрытыми глазами. Но Куцеволов подумал, что все-таки следует сперва дело сделать, а потом уж вернуться сюда и греться на солнышке.
Вдоль бульвара со звоном и грохотом пробегали трамваи.
"А что? Подъеду немного! - решил он. - Ноги совсем словно свинцом налитые".
На остановке трамвай ожидало всего пять-шесть человек. Куцеволов присоединился к ним.
В отдалении был уже виден вагон. Пошатываясь из стороны в сторону, он приближался.
А навстречу, от Яузы, звучно чеканя шаг, с песней, двигалась колонна красноармейцев по четыре в ряд. Куцеволов опытным оком сразу определил: курсанты пехотной школы. И скорее всего той, что находится в Лефортове. Близятся первомайские праздники, и войсковые части без конца маршируют сейчас по всем улицам, отрабатывая красивую выправку.
Куцеволов любил военную музыку, ровный строй, ходил на Красную площадь смотреть все парады. Это будило какие-то далекие, щемящие сердце воспоминания. Лучшими днями своими он все же считал дни службы в белой армии.
Колонна курсантов была уже близко. Куцеволов различал отдельные молодые лица, стремительно летящие в отмашку руки, сверкающие на солнце пряжки поясных ремней. И ему захотелось стать во фронт, взять под козырек, приветствуя по-офицерски этих бравых ребят.
Трамвайный вагон, полупустой, тоже подкатывался к остановке.
Ударил гонг. Ожидающих словно всосало на тормозную площадку. Опять ударил гонг. Куцеволов еще на несколько секунд задержался. Курсанты шли мимо.
Вагон тронулся. Уже на ходу Куцеволов вскочил на подножку, цепляясь за поручень левой рукой, в которой держал он портфель, правой рукой, подняв ее над головой, сделал приветственный жест проходящим мимо курсантам.
Провожая их ровный строй, Куцеволов развернулся вполоборота. И тут, на мгновенье, словно бы столкнулся с чьим-то острым взглядом.
Возник высокий упрямый лоб, в гневном изломе приподнятые брови - и все исчезло. Песня, крепкая, слаженная, казалось, вломилась в распахнутые двери трамвая.
И вдруг вместе с нею, прорезав и расколов ее, взлетел одиноко встревоженный и удивленный голос:
- Куцеволов!..
Ровный строй курсантов сразу сбился с ноги.