Аристотель (384–322 до Р. Х.) определил его как «существо политическое» («Политика», 1,2): «… природа, согласно нашему утверждению* ничего не делает напрасно; между тем один только человек из всех живых существ одарен речью. Голос выражает печаль и радость, поэтому он свойствен остальным живым существам (поскольку их природные свойства развиты до такой степени, чтобы ощущать радость и печаль и передавать эти ощущения друг другу). Но речь способна выражать и то, что полезно и что вредно, равно как и то, что справедливо и что несправедливо». Культура может оказаться внешней или внутренней по отношению к индивиду, в зависимости от того, выражается она дисциплиной или воспитанием: «Дисциплина переводит нас из состояния животного в состояние человека… У него (человека) нет инстинкта, и нужно, чтобы он сам себе составил свой план поведения. Но поскольку он не способен на ЭТО: непосредственным образом и поскольку он является в этот мир в диком состоянии, он нуждается в помощи других. — Человеческий род обязан постепенно и своими собственными силами добывать у себя все те естественные качества, которые отличают человечество. Одно поколение воспитывает другое. Не стоит искать первоначало в первичном или же в совершенном состоянии цивилизации; но во втором. случае стоит также признать, что человек затем снова впал в дикость и варварство. Дисциплина не позволяет человеку отвернуться от его предназначения, от человечества, в сторону своих животных наклонностей… Но дисциплина совершенно негативна, потому что она ограничивается лишь тем, что избавляет человека от его дикости; образование же, наоборот, представляет собой позитивную часть воспитания» (Кант, «Трактат о педагогике», 1776–1787). Мы помним, что уже Сократ рассматривал истинное воспитание не иначе, как повивальное искусство (майевтика), помогающее родить идеи, которые естественным образом заложены в нашем уме. Следовательно, культура — продукт человеческой природы, а постоянная «способность к совершенствованию» индивидов и обществ свидетельствует о. постоянстве этой деятельности. Леви–Строс, предпринявший попытку «идеального анализа» («Элементарные структуры родства», 1947), связывает линию раздела между природой и культурой, или элементарную форму культуры, с взаимообменом и запретом на инцест: «Итак предположим, что все то, что в человеке универсально, раскрывает перед нами порядок природы и отличается спонтанностью, что все, что подчиняется норме, принадлежит культуре и представляет атрибуты относительного и особенного. Тогда мы сталкиваемся с тем фактом, или вернее с совокупностью фактов, которые, в свете предшествующих дефиниций, могут показаться скандальными: мы имеем в виду тот комплекс верований, обычаев, положений и институтов, которые в сумме своей обычно называются запретом на инцест. Потому что запрет на инцест представляет, вполне недвусмысленно и в нерасторжимом единстве, два качества, в которых мы признали противоречивые атрибуты двух взаимоисключающих порядков: он образует правило, но правило, которое — единственное между всеми социальными правилами — обладает в то же время качеством универсальности. То, что запрет на инцест образует правило, не нуждается в доказательстве: достаточно вспомнить, что запрещение брачных отношений между ближайшими родственниками может иметь широкое поле применения, варьирующееся в соответствии с тем, что каждая группа понимает под ближайшим родством; но что этот запрет, санкционированный самыми разными взыска–, тельными мерами, от расплывчатого осуждения, вплоть до непосредственного наказания виновных, иногда же просто насмешкой, всегда присутствует в любой социальной группе». Анализы происхождения социального или культурного факта не скрывают того, что невозможно отделить у человека врожденное от приобретенного, роль наследственности и роль среды, настолько взаимодействие биологического и культурного глубоко и перманентно. Французский биолог А. Жаккар подчеркивает: «Все то, что проявляется во мне: моя группа крови В, цвет моей кожи, мой контур головы, корь, которой я болел в детстве, или какая–либо черта моего «разума», — информация, привнесенная генетическим наследием, образованным наполовину моим отцом, наполовину -— матерью; все, что имеется во мне, будет «врожденным»; а вклад среды в материалы, энергию, чтение, эмоции… все, что имеется во мне, будет «приобретенным». Весьма заманчиво задаться вопросом о соответствующих влияниях этих двух комплексов и спросить себя: какова доля участия каждого? Кажется вполне очевидным, например, что моя группа крови была определена врожденными элементами, тогда как корь была вызвана приобретенными факторами. Однако оказывается, что чаще всего этот вопрос не имеет смысла; поиск ответа на него может привести лишь к абсурду». («Я и другие», 1983). Нужно различать науки о природе (физику, химию и т. д.) и философию природы: последняя не поставляет нам, как науки, объекты, существующие в природе; она исходит из первичного ощущения человеком себя участником природы как окружающей его целостности. Это чувство природы отразилось в истории философии сначала в досократических теориях ионийцев. Они считали природу жизненной силой: это чувство равнозначно признанию мирового порядка (древние называли мир «космос» — «порядок»), и тем самым, признанию рациональности вещей (космос был выражением логоса). Размышление древних о природе отталкивалось прежде всего от созерцания звездного неба. С метафизикой Аристотеля философия природы стала «витализмом», соотносящим все движения природных объектов с внутренней силой, с оживляющей их тенденцией: если тела падают на землю, то это, по Аристотелю, потому, что они «желают» или «стремятся» найти «свое место» (условно расположенное в центре земли). С Возрождением и развитием современной науки природа стала объектом физической науки: теперь она означает совокупность объектов материального мира (Декарт, Кант); для Канта «природа» строго соответствует универсуму Ньютона. В этом контексте философия природы искала рациональные принципы («законы духа»), делающие возможными самые общие законы физической науки. Метафизика природы Канта предстает как выведение фундаментальных законов ньютоновской физики из «категорий» ума, открытых философской рефлексией. Современная онтология заменила понятие природы понятием бытия как присутствия и света (Хайдеггер). Подводя итог, можно заметить, что история «философии природы» обнаруживает колебание между виталистическими теориями, направленными на бытие природы, и рационалистическими теориями, направленными на познание природы.