Если религия и философия, несмотря на то, становятся сами по себе специфическими духовными сферами с упрочившейся особой объективностью, то они обе приходят в упадок, ибо в акте истинного самоотличения они не могут сделаться каждая особой сферой; не постигая друг друга взаимно как некое знаемое существование, но изначально объемля собою все, они раскалываются тогда в самих себе. Раздробление всякого истока на религиозную и философскую веру, и, в свою очередь, дальнейшее дробление их на множественность видов веры с каждой стороны - такова наша ситуация в существовании. Если Божество не показывается нам, то все же последнее для нас не есть человек вообще, который был бы познаваем в некоторой универсальной антропологии, в которой нашлось бы место для каждой возможности, но сосуществование и противостояние истоков веры в их отдельных осуществлениях (das Miteinander und Gegeneinander der Glubensursprünge in ihren Verwirklichungen).
Срыв, превращающий религию в духовную сферу, в которой она придает себе всеобщезначимость, вместо того чтобы быть безусловностью, становится для философии призывом:
Если бы для нас существовал выбор между Богом и человеком, невозможно было бы не выбрать Бога. Но так как Бог не встречается мне, как объект среди вещей, или как человек, который есть также Бог, как сфера существования наряду с другой сферой существования, и подобного выбора для меня осмысленно не могло бы состояться; я могу только имитировать такой выбор, если в некоторой религии, навязывающей себя всем в своей объективности, Бог обретает определенную форму. Религиозно фиксирующая мысль впадает в неприемлемую альтернативу, если она представляет Иисуса Христа требующим, чтобы люди оставили отца и мать, жену и детей, разорвали все связи народа и профессии и последовали Ему70; ибо Он есть истина и жизнь . Если поэтому следует делать выбор между Иисусом и самыми глубокими человеческими отношениями, то этот выбор необходим все же только потому, что Иисус уже - не только человек, но Бог и человек одновременно, и есть не только как экзистенция в смысле единственности всякой возможной экзистенции, но как единственная подлинная экзистенция, а именно, как Сын Божий, сравнительно с которым люди, как таковые, вовсе не суть даже и возможные экзистенции. Киркегор, постигший человека как экзистенцию так глубоко, как никто до него не постигал, сумел не отказаться, однако, при этом от веры в Иисуса как Богочеловека, превратив в вымученной вере Иисуса в абсурдный парадокс, а кроме того, оставив фактический христианский мир и церковь71.
Когда один фризский вождь во времена франкского завоевания, накануне крещения, спросил в последнюю минуту: встретит ли он в раю своего отца и своих предков, и получив на это ответ: нет, ибо они, как язычники, находятся в аду, отступил от купели со словами: «я хочу быть там, где отцы мои», - то этот выбор есть экзистенциальный выбор и, в исконной ее форме, философская установка, воплощающаяся в мире в определенных неотменимых отношениях верности, а потому в случаях конфликтов не подчиняется религиозно-специфическим объективностям, как созданным людьми: не отворачиваясь от Бога, а именно обращаясь к Божеству на единственно возможном пути к нему - пути подлинного экзистирования в своей историчности.
В этом аспекте философия отличается от религии, чтобы, в свою очередь, разделить последнюю в ней самой. Там, где религия является истинной в историчной безусловности, там философия солидарна с нею как истина, пусть даже религия есть истина не для нее. Но там, где религия обретает объективный состав, становится чем-то существующим в мире, а тем самым делается одним среди прочего, одной из духовных сфер среди прочих, там она становится неистинной для философии, и там философия избегает ее. Религия или философия объемлют всего человека, поскольку, не будучи сами по себе сферами духа, пронизывают собою все сферы его существования.
Философия и наука
Если наукой называется не только убедительно знание в мире, но также и рациональная форма методического сообщения, то философия ищет для себя подобной формы. Она может поэтому называться научной, не только потому, что науки представляют для нее самой путь ее к себе, но и потому, что она образует эти методические формы мышления и сообщения, даже если в этих формах абсолютно ничего не познается, в смысле некоторой полезной или имеющей силу находки в мире.
70
«Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч; ибо Я пришел разделить человека со отцем его, и дочь с матерью ее, и невестку с свекровью ее. И враги человеку - домашние его. Кто любит отца или мать более Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мф., 10, 34-37). Ср. Лк., 12, 51-53.
71
Для Киркегора существенным в христианстве было явление Бога в человеческом образе, как Богочеловека Христа. Истина Божества явилась таким образом во времени, и человек может вступить в отношение с истиной, только став одновременным или современным ей. Бог непознаваем для рассудка, - хотя, с другой стороны, не может быть религиозной веры в не- или противоразумное; сознание ограниченности и краха рассудка в богомыспии открывает путь к вере. В явлении Иисуса Христа Бог показывает себя человеку как «парадокс»: трансцендентное в имманентном, вневременное во времени, - причем, именно как «экзистирование», «экзистенцию» в религиозном парадоксе: Слово стало плотью и жило среди людей. Экзистенциальное отношение к этой, для рассудка, парадоксальной экзистенции есть, в свете этой религиозно-философской установки, «скачок» от разума к вере, в постоянном возобновлении которого только и возможно экзистенциальное отношение человека к Богу. Только такого отношения, по мнению философа Киркегора, сам Бог ожидает от человека: это «христианское» отношение (Christendom) в противоположность акцентирующему предание и историческое послушание «христианскому миру (Christenhet)». Биографически замечание Ясперса можно признать условно справедливым: философ Киркегор умер, отказавшись от причастия. Однако Ясперс в этом замечании несправедлив к Киркегору как богослову и философу: для Киркегора Богочеловек именно потому и парадоксален, что соединяет в себе человеческую экзистенцию и вечную Божественную природу. С другой стороны, трансценденция у самого Ясперса также необходимо и существенно связана с действительностью имманентного и являет себя только в предметности (пусть исчезающей, но все же предметности, а стало быть, условной имманентности) «шифров». Философское богословие, для которого Христос есть только экзистенция, неадекватно основополагающей догме христианства - и Киркегору неадекватно тоже. Здесь - через Киркегора - открывается путь к пониманию возможности «христианского экзистенциализма» на основе родственной, хотя не тождественной концепции самого Ясперса, философской теологии и антропологии. (Прим. перев.).