Выбрать главу

Философию, которая не знает и все же побуждает себя к знанию, можно охарактеризовать как это самое стремление: поскольку философия направлена на целое, она стремится к самым крайним границам. Там, где она достигает границы, она не останавливается но находит вопрос, влекущий ее дальше. Она приступает к корням всего, что выдает себя за бытие (was als Sein sich gibt), называет саму себя радикальной. Нет ничего, чего бы она не могла еще раз поставить под сомнение; она делает ненадежным всякое обладание. Она ищет точки вне всякого бытия, чтобы постичь бытие мыс лью. Это искание она сознает как антиномию: понимать, что желаешь невозможного, и все-таки не сдаваться.

Эта исконная философская воля к знанию ищет на пути через всякое знание особенного той ясности сознания, которая достигает апогея в самосознании. Философ хочет не просто жить, но жить сознательно; для него стало подлинным бытием то, что было им сознано не во внешней рефлексии одного лишь рассудка, но в тех специфических мгновениях светлости, которые составляют возможный результат ежедневного занятия философствованием. Эту светлость невозможно сообщить так же, как познания о вещах, они могут быть только пробуждаемы сведущим (Kundige) в том, кто готов к этому. Философское достижение - это из темноты простых инстинктов в знании найти путь к себе самому. Поскольку, однако, знание как обладание есть достояние Божества, философ никогда не пребывает в окончательной ясности, но требует довериться темноте. Ибо ясность философа приходит не из ничего; она не бывает опорой сама себе; как ясность чистой воды она была бы безразличной ясностью. Поэтому понимание самого себя в искании философствования есть так же точно и откровение подлинно, ибо навсегда, непонятного. Знание в философствовании имеет ту самобытную особенность, что в решающих пунктах мы знаем благодаря тому, что не знаем (daß im Entscheidendem gewußt wird dadurch, daß nicht gewußt wird);

в) Знание и экзистенция. Наука изучает существование, которое, независимо от бытия исследующего, есть то, что оно есть. Философствование вопрошает о бытии, которое я переживаю на опыте так, что я сам есмь; я могу знать о бытии лишь таким способом, каким я сам через себя самого есмь. Философское знание зависит поэтому от моего бытия, есть самоудостоверение этого бытия.

Философия не желает самозабвенно отождествить себя со знанием ориентирования в мире, как если бы в философствовании речь еще раз шла о том же самом, о чем идет речь в науках, или как если бы существовал такой предмет, о котором науки забыли. Там, где философия мнит, будто изучает и решает отдельные и частные проблемы, а затем получает результаты, там она делает вид, будто находится в непрерывном ряду научного исследования, будто в каждом таком решении она продвигается еще на шаг вперед по сравнению с традиционной философией и обещает в скором будущем дальнейшие научные результаты. На самом же деле она существует лишь как процесс усвоения бытийных возможностей, а не как усердие к одним лишь результатам знания.

Поскольку науки находят в философствовании свой смысл, который только и побуждает человека приступить к ним (sie zu ergreifen), они служат философии материалом. Но совокупность их содержания еще не исполняет всего бытия. Хотя в научном ориентировании в мире я как сознание вообще полагаю возможным сказать: что я знаю, то я и есмь; я есмь как знание, в котором соединяется все; бытие заключено в знаемом (was isch weiß, das bin ich; ich bin als Wissen, worin sich alles zusammenfaßt; das Sein ist im Gewußten beschlossen). Но только как возможная экзистенция, т.е. в скачке философствования, я могу сказать: то, что я знаю, есть лишь условие того, как я удостоверяюсь в своем бытии (was ich weiß, ist nur Bedingung, wie ich meines Seins gewiß werde).

Если, таким образом, мы удерживаем науку как единственный способ овладения истиной (die einzige Weise, Wahrheit zu ergreifen), и отвергаем все прочее, то мы осуждаем философствование. Однако невозможен никакой синтез науки и философии в том смысле, чтобы они вместе составили целокупность знания. Раздвоение и диалектическое напряжение между ними принадлежат к составу нашего явления как существования во времени, в котором мы можем трансцендировать, только если мы в науках познаем тот мир, который мы трансцендируем.